– Это плохо.

– Конечно!

Прозвенел звонок, и инспектора разбрелись по классам. К директору отправилась Ольга Васильевна, ко мне – какой-то мужчина. После занятий начался анализ уроков – учителя вытирали глаза, а директор ходил мрачнее мрачного.

Мой инспектор окрылил меня:

– Не скрою, рад. Давно не испытывал такого удовольствия. Просто фейерверк какой-то! У меня нет замечаний – учился.

На фоне мрачных настроений я чувствовала себя, как прошедший по конкурсу студент, но афишировать счастье было стыдно. Не зная, куда прятать брызжущую радость, я убегала в пустой класс – прятаться.

– Ну, как? – недовольно спросила Нина Сергеевна.

– Хорошо.

– Ещё бы! С заведующей работали…

– Ну и что? На уроке была не она.

Всех предупредили, чтоб не расходились. В ожидании важного лица приглашали, как на суд, по одному в учительскую. Входная дверь вдруг резко открылась, и мужчина в полушубке решительно прошёл в учительскую. Когда он вышел, учителей попросили войти.

Ольга Васильевна открыла совещание за столом завуча.

– Мы приехали без предупреждения… – поднялась она, – по письму, анонимной жалобе на директора. Проехав такую даль, мы не могли, разумеется, не посетить уроки, но останавливаться на них я не буду – подготовим и пришлём постановление. Скажу лишь, что замечаний много. По письму мы беседовали со всеми учителями, кроме Антонины Адольфовны.

– Почему? – вырвалось у меня.

– Прежде чем принять решение и продолжить разговор о письме, я в присутствии всех задам ей несколько вопросов, потому что свидетельские показания противоречивы.

Я вытаращилась, не понимая…

– Скажите, только честно – вы видели директора пьяным?

– Не-е-т.

– Значит, он не пьёт?

– Не знаю, может, и пьёт.

– Вы же работаете с ним!

– Ну и что?

– Но Ваш отец… Он, наверное, всё же пьёт иногда?

– Нет, он не пьёт.

– Значит, запах перегара вам не знаком?

– Не знаком.

– И утверждать, что директор пьёт, не можете?

– Конечно, не могу.

– И на работе пьяным его не видели?

– Не видела.

Она в раздумье опустилась на стул.

– Не знаю, товарищи, какое принять решение. Проверка столкнулась с противоречивыми показаниями, – она опустила пышную голову с аккуратно обвивавшей её чёрной косой. Помолчала. – Письмо анонимное, а свидетельские показания противоречивы, – снова помолчала, ударила слегка ладонями о стол и решительно заявила. – Директор останется директором. Будем считать, что на него наговаривают. Были предположения, что письмо писал один из членов коллектива. Оно грамотное и потому… подозрение пало на вас, Антонина Адольфовна.

– На меня?.. – растерянно приподнималась я.

– Сидите, мы выяснили, что вы здесь ни при чём. Но, – обратилась она к директору, – не бывает дыма без огня… Проверка учебного процесса желает оставлять лучшего. Так руководить школой нельзя: ни вечеров, ни самодеятельности, ни доброго рабочего микроклимата. А кто, как не директор, должен его создавать? Чем занят досуг учителей? Вас, директора, это не волнует.

Ольга Васильевна долго говорила о задачах коллектива, о том, что надо участвовать в жизни села, быть заводилами добрых начинаний, но я не слушала – думала о Пановых, авторах письма. Желая добра школе, родителям и детям, они подставили меня.

Радужное настроение от удачного урока улетучилось. Когда в мрачной темноте шла я огородами домой, вздрогнула, столкнувшись с горбуном.

– В школу приезжали гости. И каков, интересно, результат?

– Это вы писали?

– Его сняли?

– Нет, но вы меня подставили! Они подумали, что это я писала.

– А почему не сняли?

– Не подтвердилось, что он пьёт.

– Как это «не подтвердилось»?

– Очень просто. Меня последнюю спросили. Сказала, что пьяным его не видела.

– И это правда?

– Правда.

– Бедная школа! Бедные дети! И вас жалко – захиреете. Я пошёл. Заходите в гости.

– Спасибо, но – не приду.

– Почему?

– Писать анонимки подло.

Маленький горбун с любопытством взглянул на меня и, не прощаясь, удалился.

В начале февраля к Мартыновым на каникулы приехал сын Виктор, студент юридического факультета Томского университета – высокий парень, похожий на тётю Женю, суетившуюся вокруг нас. Он отбрасывал от домика снег, выполнял несложную мужскую работу, и, когда приходил с улицы, тётя Женя просила:

– Тоня, приготовь Вите чаю…

– Отнеси Вите молоко.

Принимая чашку, он многозначительно замечал:

– Приятно из таких рук.

Мы стеснялись и робели и, когда оставались одни, не находили темы для разговора. Через неделю он уехал, задержав в своей руке мою.

– Как тебе наш сын? Понравился? – интересовалась тётя Женя после его отъезда.

– Понравился… Видный парень!

– Хороший, не избалован.

– Наверное, девушкам нравится?

– Не знаю. Говорит, ни с кем не дружит.

– Задружит – в городе девушек много.

– По-моему, вы друг другу подходите. И отношением к жизни, и по возрасту – ему тоже двадцать.

– Двадцать? А выглядит старше.

– Он крупный – в деда.

Отношение тёти Жени стало ещё более предупредительным и заботливым. Когда вечерами я задерживалась, она выговаривала:

– Ты что так поздно? Нехорошо…

– Профсоюзное собрание было, спорили.

– А чего спорить – поговорили и разошлись! Вечерами пропадать так долго девушкам негоже.

– Да ладно вам! Что в деревне может со мной случиться?

– Мало ли… Волнуюсь я.

Однажды её муж уехал вновь на неделю, и вечером, перед сном, она предложила:

– Хочешь – ко мне ложись! Минутку лишнюю поспишь, утром на постель не надо будет тратить время.

– Правда? С удовольствием!

Залезла к ней под одеяло, прижалась и обняла пышное тело. Она засмеялась:

– А ты, оказывается, неженка! Любишь ластиться…

– Люблю, только стесняюсь…

– Любить мужа – стесняться не надо. Ты с кем-нибудь уже дружила?

– Нет, тётя Женя, до дружбы не доходило. Нравился в школе мальчик – очень! Но я ото всех прятала эту любовь, от него тоже.

– А ты нравилась?

– Да, но я никого не замечала, кроме…

– Ничего, твоё всё ещё впереди, только блюди себя.

Близился праздник Первого мая. Отдел образования рассылал по школам письма с поздравительной телеграммой и приказ, в котором объявлялась благодарность лучшим учителям района. Чтобы их фамилии стали достоянием школьных коллективов, приказ и пофамильный список развешивали в учительских.

Изучать список я не стала: кроме Пащенко Марии Викторовны, с которой посчастливилось поработать, никого не знала. Иван Федосеевич читал фамилии вполголоса и замечал:

– Этого я знаю, и эту знаю, и эту…

Вскрикнул: «О, и мы!» и обратился ко мне:

– А ты почему не знакомишься?

– Успеть бы тетради проверить, да и… никого не знаю.

– А ты почитай – знать надо, на кого равняться.

– Потом…

– Иди сюда, говорю!

– Сейчас, – продолжала я проверять.

К доске объявлений подходили учителя.

– Да-а, столько лет проработали и – ничего… А тут… без году неделя, и уже… – негодовала учительница математики.

Возмущение ко мне не относилось – я вышла готовить