Поэта привлекли новым предложением об издании книги в «Советском писателе», был дан старт формальному процессу подготовки рукописи к печати, переговоры о будущей книге велись на уровне заместителя первого секретаря (а затем первого секретаря) ЛО СП РСФСР Шестинского.

Во время одного из посещений Бродским Шестинского в Доме писателя с ним была осуществлена попытка так называемой «вербовочной операции» – процедуры, преследующей цель «установить агентурные отношения с определенным лицом из лагеря противника»[793]. Из нескольких «объединенных одной целью этапов» «вербовочной операции» применительно к Бродскому был реализован первый – «изучение подобранного кандидата на вербовку для определения его пригодности к сотрудничеству»[794].

Целью предполагавшегося КГБ сотрудничества с Бродским было получение от него информации о посещавших его иностранных гражданах.

Авторы недавнего исследования об истории иностранного (въездного) туризма в СССР справедливо говорят об «оголтелой шпионофобии»[795], свойственной советским государственным органам – и в первую очередь, органам госбезопасности – с раннебольшевистских лет. Любой посещавший СССР иностранец воспринимался ими как потенциальный шпион и/или диверсант. Попытку ленинградского КГБ представить американских писателей Ральфа Блюма и Питера Вирека, общавшихся с Бродским в 1962–1963 годах, как агентов ЦРУ, мы описывали выше. К концу 1960-х годов иностранцы составляли значительную часть круга общения Бродского.

Вот что я точно помню, так это то, что с того момента (когда Бродский вернулся из ссылки. – Г. М.) в нашей квартире стали появляться иностранцы. В Ленинграде они были диковинкой, а мы к ним совершенно привыкли. Сколько раз было – открываешь дверь, а там стоит такой растерянный субъект, по-русски ни полслова: «Джозеф Бродски», – спрашивает. «Проходите, – говорю, – вон ваш Джозеф, в комнате сидит», —

рассказывал сосед Бродского по коммунальной квартире[796].

В 1969 году жертвой советской шпиономании стал приятель Бродского Ефим Славинский – материалы КГБ свидетельствуют о том, что Славинский (и другой близкий знакомый Бродского – К. М. Азадовский) с 1967 года были объектами ДГОР (Дела групповой оперативной разработки) «Переправа» в связи с их «контактами с иностранцами, подозреваемыми в принадлежности к спецслужбам противника»[797]. О деле Славинского Бродский, судя по его разговору с Волковым, вспоминал во время беседы с представителями КГБ в Доме писателя:

Поскольку разговор идет на светском уровне, никто кандалами в кармане не звякает. И в общем-то в тот момент у меня даже против Комитета госбезопасности ничего особенного и не было, поскольку они меня довольно давно не тормошили. Но тут я вдруг вспомнил своего приятеля Ефима Славинского, который в ту пору сидел. И думаю: «Еб твою мать, Славинский сидит, а я тут с этими разговариваю. А может быть, один из них его сажал»[798].

Решительный отказ Бродского от сотрудничества навсегда закрыл тему с изданием книги в СССР и – несмотря на демонстративное уклонение поэта от участия в политической активности – окончательно оставил его в глазах КГБ в списках потенциально опасных элементов, лишенных кредита доверия.

Судя по воспоминаниям Шестинского, он (по-видимому, уже после назначения в феврале 1971 года первым секретарем ЛО СП РСФСР) попытался решить вопрос о судьбе книги Бродского в Смольном – непосредственно у Кругловой. В 2009 году, незадолго до смерти, Шестинский вспоминал:

А ведь когда я был секретарем, то пытался издать его стихи. <…> я <…> договорился с издательством, тогда главным редактором был Чепуров[799], издать его книгу. Но так как это дело было непростое, даже чрезвычайное, то я поехал его утверждать в обком партии к секретарю по идеологии Зинаиде Михайловне Кругловой – очень хорошей женщине. Я стал ее убеждать, что книгу нужно обязательно издать, чтобы люди увидели, что это такое. Пусть сами читатели скажут, нравится им такая поэзия или нет. Но Зинаида Михайловна мне ответила – ни в коем случае! Там слишком много библейских мотивов. Тогда я ответил – хорошо, библейские мотивы можно редакторски притушить, убрать, но саму книгу необходимо издать. Нет, произведения таких людей мы издавать не будем, – категорически ответила Круглова[800].

По воспоминаниям несостоявшегося редактора неизданной «Зимней почты» И. С. Кузьмичева летом 1967 года директор издательства «аппаратчик»[801] Г. Ф. Кондрашов выяснял у помощников секретаря Ленинградского горкома КПСС Кругловой позицию Смольного в отношении книги Бродского и возражений в вопросе ее издания не встретил[802]. Однако в 1970/1971 году позиция Кругловой – ставшей в 1968 году секретарем обкома по идеологическим вопросам – характерным образом изменилась.

Как следует из рассказа Шестинского, Круглову мало волновало содержание книги Бродского. После неудачной попытки формально мотивировать запрет «текстуальной» претензией – обилием «библейских мотивов», она прибегает к решающему аргументу ad hominem – заявляет, что «произведения таких людей мы издавать не будем». Этот подход полностью соответствовал позиции КГБ (и – после отказа Бродского от сотрудничества с органами – был фактически сформирован ею): и для партийных органов, и для органов госбезопасности, как мы уже отмечали, неприемлемым являлось не содержание поэзии Бродского, а его – с точки зрения власти – неконвенциональное поведение.

Решающая роль КГБ в запрете издания Бродского косвенно подтверждается позднейшим воспоминанием Е. А. Евтушенко, также связанным с именем Шестинского. Пересказывая в апреле 1972 года свой разговор с Бродским Ф. Д. Бобкову (с мая 1967 года – заместителю начальника, а с мая 1969 года начальнику 5-го управления КГБ СССР, созданного для борьбы с «идеологическими диверсиями»), Евтушенко ссылался на слова Шестинского:

«<…> Бродский мне сказал, со слов секретаря ленинградского Союза писателей Олега Шестинского, что ему запрещает печататься КГБ. Но если человека выпустили [из ссылки], то логично все-таки напечатать его стихи потом». И тут Бобков матом просто разразился, не выдержал: «Этот Шестинский – трус, ничтожество! Мы что, справки должны ему, что ли, писать?! Потом Бродский какой-нибудь самолет решит угонять, а нам отвечать? Ну не можем мы давать инструкции, чтобы его напечатали!»[803]

Бобков, курировавший со стороны КГБ дело Бродского по крайней мере с середины 1960-х годов[804], а вполне вероятно (судя по его информированности о замысле угона самолета) – и ранее, не отрицает роль органов госбезопасности в запрете книги Бродского. Раздражение Бобкова вызывает лишь желание Шестинского понять причины, по которым КГБ занимает столь жесткую позицию в отношении Бродского, – желание, подразумевающее неприемлемую для чекиста необходимость отчитываться (пусть даже непублично) в своих действиях перед общественностью («справки писать»). Основной мотивировкой непримиримой по отношению к Бродскому позиции по-прежнему выступает для КГБ эпизод 1961 года – как видим, и спустя