организовывались в семейные группы. За полтора века с момента объединения несколько сотен семей в Неаполе, Сицилии и Калабрии разбогатели. И будучи преступными повстанцами, которые утверждали, что тайно подрывают оккупационное государство, они использовали близость и верность семьи и жестокий кодекс чести и праведного сопротивления, чтобы набросить на свое богатство завесу омерты. Даже в 2009 году калабрийские боссы мафии все еще одевались как фермеры, выращивающие апельсины. Лишь в последние несколько лет итальянское правительство начало осознавать, что эти грубые мужчины, с их птицелицыми женщинами и отбившимися от рук сыновьями, являются одними из величайших преступных воротил мира.
По крайней мере в том, кто управлял Ндрангетой, не было никакой тайны. Отсталость юга была социальной в той же мере, что и материальной. Традиция гласила, что каждая семья – это миниатюрное феодальное королевство, в котором безраздельно господствовали мужчины и мальчики. Мужчины предоставляли своим женщинам мало власти или независимости, даже жизни за пределами существования в качестве вассалов семейной собственности и чести. Подобно средневековым королям, отцы выдавали своих дочерей-подростков замуж, чтобы скрепить клановые союзы. Побои дочерей и жен были обычным делом. Для мужчин женщины были желанны, но бестолковы, им нельзя было доверять в верности или управлении собственной жизнью, и ради их же блага их нужно было строго держать в узде. Женщин, которые были неверны, даже памяти мужа, умершего пятнадцать лет назад, убивали, и делали это их отцы, братья, сыновья и мужья. Только кровь может смыть семейную честь, говорили мужчины. Часто они сжигали тела или растворяли их в кислоте, чтобы наверняка стереть семейный позор.
Такое извращение семьи было бы необычным в любое время и в любом месте. Особенно в Италии, где семья была почти священна. Степень женоненавистничества побудила некоторых прокуроров сравнить Ндрангету с исламистскими боевиками.
Итак, да, калабрийские прокуроры говорили бы, жизнь женщины Ндрангеты, такой как Лея Гарофало, была трагична. И да, бесчеловечный сексизм Ндрангеты был еще одной причиной уничтожить ее. Но это не означало, что женщины были особо полезны в этой борьбе. Почти с самого дня прибытия Алессандры из Милана в апреле 2009 года многие ее коллеги говорили ей, что женщины в мафии – всего лишь ее жертвы. «Женщины не имеют значения», – говорили они. Узнав об исчезновении Леи, они признавали, что новость разбивает сердце, особенно для тех, кто знал Лею и Дениз под защитой свидетелей. Но смерть Леи была лишь симптомом проблемы, настаивали они. Она не имела отношения к причине.
Алессандра не соглашалась. Она не претендовала на особое понимание семейной динамики. Алессандре был сорок один год, она была замужем, детей не было, и ее внешность – стройная, безупречно одетая, с короткими прямыми волосами и четким, мальчишеским пробором – подчеркивала холодный профессионализм. Однако когда дело касалось Семьи, Алессандра утверждала, что логично предположить: женщины играют существенную роль в преступной организации, структурированной вокруг родства. Семья была жизненной силой мафии. Как невидимая, необрезанная пуповина, семья была тем, как мафия доставляла себе питающую, укрепляющую силу. И в сердце любой семьи – мать. Кроме того, возражала Алессандра, если бы женщины действительно не имели значения, зачем мужчинам рисковать всем, чтобы убить их? Женщины должны быть чем-то большим, чем просто жертвами. Будучи сицилийкой и женщиной внутри итальянской судебной системы, Алессандра также кое-что знала о патриархатах, которые принижают женщин, даже полагаясь на них. Большинство судебных чиновников упускали из виду важность женщин Ндрангеты, говорила она, потому что большинство из них были мужчинами. «И итальянские мужчины недооценивают всех женщин, – говорила она. – Это реальная проблема».
В то время, когда пропала Лея Гарофало, доказательства в поддержку взглядов Алессандры были на виду в каждой итальянской газете. Уже два года пресса заполняла свои страницы сенсационными обвинениями и откровенно консервативными взглядами государственного прокурора в Перудже по имени Джулиано Мининьи. Мининьи обвинил американскую студентку Аманду Нокс – при содействии двух мужчин, один из которых был ее парнем пятидневной давности, – в убийстве ее британской соседки по квартире, Мередит Керчер. Мининьи утверждал, что оба мужчины были во власти сатанинского обаяния Нокс. Вслед за Мининьи адвокат по делу описал Нокс как «демоницу… Люцифероподобную, бесовскую… преданную похоти». Мининьи, 59 лет, набожный католик и отец четырех дочерей, позже рассказал документалисту, что хотя вещественных доказательств против Нокс было мало, ее «раскрепощенный» характер и «отсутствие морали» убедили его. «Она приводила парней домой, – размышлял он. – Удовольствие любой ценой. Это лежит в основе большинства преступлений».
В итоге Нокс и ее парень были оправданы по апелляции дважды, а прокуроры подверглись критике со стороны Верховного суда Италии за представление дела с «ошеломляющими изъянами». Но на момент исчезновения Леи до первого обвинительного приговора Нокс оставались дни, и версия событий Мининьи – что незамужняя американка, переспавшая с семью мужчинами, как раз и есть тот дьявольски извращенный тип, который заставит секс-рабов убить свою соседку, – была общепринятой истиной.
Алессандра не читала лекций коллегам о женской эмансипации. В их собственной жизни они были свободны придерживаться любых взглядов, и она не собиралась позволять никому из них думать, что она просит особого отношения. Но когда дело касалось прорыва омерты, окутывавшей крупнейшую мафию Европы, Алессандра утверждала, что у государства есть практические причины обращать внимание на предрассудки бандитов. Ндрангета была почти идеальной преступной организацией, с какой только можно было столкнуться. Она существовала полтора века, нанимала тысячи людей по всему миру и зарабатывала десятки миллиардов в год. Она была не только самым большим препятствием на пути превращения Италии в современное, единое государство, но и дьявольским извращением итальянской семьи, которая была сердцем и сущностью нации. И тем не менее всего несколько лет назад итальянское государство едва осознавало ее существование. Когда она прибыла в Реджо-ди-Калабрия, никто во Дворце правосудия не мог дать Алессандре ничего, кроме приблизительных оценок количества людей, нанятых Ндрангетой, мест ее деятельности или даже, с точностью до 50 миллиардов долларов в год, суммы ее доходов. Та свобода воли и независимость, которую олицетворяла Лея Гарофало, и убийственный шовинизм, обрушившийся на нее в результате, представляли собой один из немногих случаев, когда Ндрангета вышла из тени. В то время, когда прокуроры только начинали понимать, «насколько огромной стала Ндрангета и насколько мы ее недооценили», по словам Черрети, свидетельские показания Леи против Карло Коско также стали одним из первых взглядов прокуроров внутрь организации. Жестокое мракобесие Ндрангеты было не просто трагедией, говорила Алессандра. Это был огромный изъян. При правильном подходе он мог превратиться в экзистенциальный кризис. «Освобождение их женщин, – говорила Алессандра, – это способ уничтожить Ндрангету».
III
Алессандра Черрети родилась
