– До одиннадцати успеваю с назначениями, полтора часа – моё свободное время, к тому же в медпункте знают, где меня искать. Подумать только – к твоему приходу даже радио выключают!

– Это плохо?

– Да нет. И, правда, интересно… Как в театр собираются, но смотри… как бы чтения на психику больных не повлияли. А… политинформации тоже проводишь?

– Реже – не так интересно.

В следующий день я читала во второй палате газеты.

– Вопросы есть? – закруглялась я, и услыхала ехидный голос колясочницы.

– А своё мненье чо не скажете? Сами-то чо думаете?

– Мне ваше знать важно.

– Сами-то согласны с тем, чо пишут?

– Знаете, Тонечка, давайте договоримся: вы оставляете газеты – я их вместо вас потом читаю. В вашем исполнении гораздо интереснее слушать художественное чтение. Это желание больных, – отводит от меня беду Наталья Леопольдовна.

– Да, дочитайте «Поединок». А о чём пишут в газетах, расскажет Наталья Леопольдовна, – поддерживает одна из больных.

– Вы комсомолка? – не отпускает меня колясочница.

– Да-а, – удивляюсь я.

– И вас приняли?

– А почему бы нет?

– Мало ли!.. Вы же… немка!

– Да, немка. И что?

– Как это – чо? Немцы на нашу страну напали, захватить хотели.

– А при чём тут я? – во мне всё кипит.

– Вы же тоже немка!

Скрыв раздражение, я отреагировала как можно спокойнее:

– Родилась я в той же стране, что и вы. Значит, нападение было совершено и на меня. Мне было три года, когда началась война. Если бы не она, был бы жив мой отец. В чём вы хотите меня обвинить? В том, что я немка, вины моей нет. Как и в том, что вы русская.

– Зануда! – зло цедит чернобровая красавица. – И что ты к ней прикапываешься? Не слушайте её!

– А Бог есть? – не обращая на неё внимание, продолжает колясочница.

– Не знаю. Думаю, для тех, кто верит, он есть; кто не верит – нет.

– А лично вы… верите?

– Это вас не касается. До свидания, – и быстро выхожу.

«Что ей нужно? Почему она провоцирует?» – слышу я стук собственного сердца. Идти в палаты не хочется. Боясь, что в следующий раз сорвусь, нахожу директора и под предлогом, что плохо себя чувствую, предупреждаю, что к больным не пойду.

– Ничего страшного, – не удивляется он моему заявлению, – приготовите к Седьмому ноября концерт.

– С кем?

– С инвалидами. Пою-ют!.. Лучше, чем в театре. Аккордеон есть.

– А аккордеонист?

– На костылях… учёт делал… помните? Пре-о-отлично играет!

Меня устраивает, что, занятая подготовкой к концерту, избавляюсь от свиданий с колясочницей. К клубу тянутся артисты»: безрукий 22-летний худенький Николай, 30-летний «Квазимодо», 25-летний шизофреник, маленький толстый урод на коротких кривых ножках с головой в форме большой круглой тыквы, высокий худощавый парень с дыркой вместо носа. Хочется стать незрячей. Что делать? Выставлять уродство напоказ?!

Посоветовавшись с директором, решаю оставить тех, кто будет необходим. Михаил Иванович приглашает инвалидов с голосами. Бегло прослушиваем их и намечаем план концерта.

После репетиции Михаил Иванович выговаривает мне:

– Больные жалуются, что вы их забросили, – нехорошо.

– Некогда, до праздника надо успеть с концертом, времени осталось мало, – оправдываюсь я.

– И всё же хотя бы раз в неделю находите время и для палат.

Встречают меня шумно и весело. Бордо Наталья Леопольдовна лежит теперь лицом к двери. Увидела с порога и весело начала:

– Кто пришёл-ёл! А мы соскучились! Здравствуйте, Тонечка! С вашим появлением происходит столько хорошего – вы удачу приносите! У меня такая радость, такая радость!

– Спасибо за добрые слова. И что же произошло? – стараюсь я не замечать колясочницы.

– Восемь лет лежу. За всё время лишь одно письмо из дому было – в самом начале, а вот на прошлой неделе – сразу два!

Колясочница выкатывает из палаты.

– Слава Богу! – словно сбросив груз, вздыхает Наталья Леопольдовна. – Теперь можно говорить свободно. Мы ей такую взбучку устроили!

– Да что же случилось? Рассказывайте скорее!

– Расскажу, всё расскажу. Мне хочется, чтоб вы знали. Вдруг больше не придёте? Мы уже знаем, что вы заняты приготовлениями к празднику – концерт готовите.

– Да, неплохо должно получиться.

– Жаль, посмотреть не сможем. Из всей палаты вот только она одна и пойдёт, – указывает она на кровать колясочницы.

– Наталья Леопольдовна, не томите душу, расскажите о своей радости!

– Это и радость, и печаль. Мою историю… в палате не знают. Я расскажу её – для вас. Вы что-нибудь про Каплан слышали?

– Каплан? Которая в Ленина стреляла?

– Её самую… Меня арестовали, как подругу и сообщницу Каплан.

– Вы-ы?.. Подруга и сообщница Капла-ан? – разочарованно тяну я.

– Ну, что вы! Нет, конечно. О её существовании я ничего и не знала, никогда и не видела даже.

– И это правда?

– Тонечка, вы меня обижаете! Конечно, правда! Так вот, мой арест и чудовищное обвинение, к которому я была абсолютно непричастна, последовал вскоре после покушения на Ленина, и началась у меня жизнь каторжанки. Лагеря… Один сменялся другим… Я не признавала обвинения, писала в Центральный Комитет, самому Сталину – ничто не помогло! Муж и дочь потеряли меня.

– И сколько лет было дочери?

– Пятнадцать. Более двадцати лет находилась в Гулаге, близкие долго искали следы. Тяжёлые условия, всевозможные переживания сделали своё дело – меня парализовало. Физически была я здоровой и крепкой женщиной, а теперь, – вытирает она пододеяльником глаза, – калека. Уже десять лет, как отнялись ноги.

– Как же вы на Алтай попали?

– Лет восемь тому назад муж каким-то образом отыскал мой след. Как – до сих пор не знаю. Дочь выросла, вышла замуж, у неё теперь уже двадцатилетний сын, без меня вырос. Когда узнали, что нахожусь в лагерной больнице, дочь прорвалась в Кремль – к Калинину Михаилу Ивановичу. И было принято решение отправить меня в Дом Инвалидов – самый захудалый, конечно, но здесь все равно лучше, чем в лагере. Какой-никакой, а уход. Милиции над душой нет… Обидно только – жизнь сломали. Знать бы, за что. В эту дыру привезли. То ли боятся, что сбегу? То ли, что выкрадут? Так некому. Муж болен и беспомощен, у дочери – семья. У неё и без того проблемы – не до того ей. Да и средств у неё таких нет. В первом, и единственном, письме, что я получила, они радовались, что нашли меня. Писали, как тяжело им дался мой перевод в Дом Инвалидов. Так что, Тонечка, каторжанка я, «враг народа», опасный человек. Вот кто лежит перед вами! – иронизирует она.

– Да перестаньте, Наталья Леопольдовна, о чём вы говорите?

– Боже ж мой, скоко ж жизней