– Я сестра Шнайдер Изольды, только что с поезда, – улыбнувшись, представилась я. – Куда можно пройти и где оставить чемодан?

Смех, удивление, повышенный интерес – всё было уже не в новинку. В перерыве между заседаниями в комнату, куда меня увели, вместе с Изой вошла и Евдокия Тарасовна.

– Захотелось на сестру взглянуть. Да, на одно лицо… Поразительно! Феномен природы! Даже волосы одинаковы. А где ей спать? – обратилась она к тёте Маше.

– Наверно-о, с Изой, на её постели…

– Конечно, можем и вдвоём, – согласилась я.

– Ой, и голоса один в один!.. Думаю, места в суде хватит: залы заседаний ночью пусты, – и приказала тёте Маше, – но в кабинетах нельзя, закрывайте их на ночь!

Утром я отправилась искать пединститут. В приёмной комиссии много народу. Накрашенная особа долго и внимательно изучала мои бумаги, затем вернула, будто ушат холодной воды выплеснула:

– Ваши документы принять не могу.

– Отойдите, девушка, не мешайте… – напирали на меня сзади.

– А документы других?.. Принимаете?

– Не всех…

– В числе «не всех» и я?

– Да.

– Потому что немка? – озвучила я причину.

Она замялась и, пошептавшись с парнем за соседним столом, попросила документы следующего… Я от стола не отходила:

– Вы не сказали, почему. Что делать мне? Куда идти?

Она отсутствующе заметила:

– Можете на заочное оформиться…

– Хорошо, оформляйте.

Не глядя, особа недовольно приняла документы. Я ждала…

– Можете быть свободны.

– Что дальше? Куда идти?

Глядя, как на сумасшедшую, она процедила:

– Завтра вывесят расписание консультаций и вступительных экзаменов.

У большинства абитуриентов шпаргалки. Ими пользовались без комплексов – я же рассчитывала лишь на собственные силы. Виной тому была не столько близорукость, сколько комплекс: казалось, за мною следят особенно строго и, чтобы выгнать, ждут лишь, к чему придраться. Риск со шпаргалкой был для немки непозволительной роскошью. Из чувства самоуважения непременно хотелось сдать, сдать хотя бы на посредственно – только не завалить…

Ура, выдержала конкурс в двадцать пять человек на место! После тяжёлой вступительной сессии отдыхала – ходили с Изой в парки, театры, кино, танцы.

В поисках работы прошлась по нескольким школам. Всюду отказывали: «Приходите после института…» Дело, однако, было не в институте – ходила не по тем школам. Плохо зная город, обращалась в те, что находились в центре и считались элитными, а в элитных и учителя были элитными – родственниками и знакомыми известных и влиятельных людей. К таковым я не принадлежала, деньги заканчивались… Оставалось ехать в деревню, к родителям.

Мать от счастья плакала: факт поступления в институт был для неё праздником. Её не беспокоило, что у меня нет работы и что это всего лишь заочное обучение.

Просить после Калиновской школы работы в районном отделе образования не хотелось – я обратилась в отдел культуры.

Дом инвалидов

Пожилая за столом женщина разглядывала меня с нескрываемым любопытством. Насмотрелась и – начала негромкую беседу:

– Рабочее место есть, но устроит ли? Дому Инвалидов требуется библиотекарь.

– Он далеко от районного центра?

– Далеко.

– Село большое?

– Села нет – это Дом инвалидов!

После двух дней раздумий я решила, что библиотека – отличное место для повышения духовного и культурного уровня, а для заочной учёбы – предел мечтаний.

И вот уже провожатые на лошадке везут меня опять по грунтовым дорогам района. Что вижу, мало чем отличается от Калиновки. Местечко находится на берегу Солёного озера и называется Тизек. Через перешеек ручеёк с пресной водой – по слухам, родниковой. Странная форма у местечка – форма ворот. С одной стороны – три инвалидных корпуса, с другой – клуб и административное здание, перекладиной являются деревянные домики, в которых живёт обслуживающий персонал.

Зрелище безрадостное, но делать нечего – осваиваюсь. Библиотека находится в здании клуба, её фонд смягчает разочарование – полное собрание русской и зарубежной классики.

Человеческие руки давно не касались стен: везде грязь, пыль, паутины; успокаивали круглые железные печи – гаранты тепла.

Два дня с помощником бухгалтера и инвалидом на костылях переписываем книги – делаем учёт. Составляем акт приёма, и моя трудовая биография начинает обогащаться новыми впечатлениями.

Добрая энергетика директора противостоит главбуху, мрачному типу с огромными желваками. Он не говорит, а рычаще извлекает слова. «Делить мне с ним нечего,» – не расстраиваюсь я.

Поселили меня в половинку дома к высокой фельдшерице, курящей махорку, – Раисе Семёновне. Её голос, прокуренный и пропитый, был мне неприятен, и потому из клуба возвращалась я к десяти вечера – на ночлег. Под себя и на себя одеяла не хватало, я мучилась от холода – не знала, где бы наполнить соломой матерчатый матрас. Раиса Семёновна принесла немного ваты, это однако не спасало.

– Сходи к главбуху, пусть ватный матрас выпишет, – посоветовала она.

– Лучше у директора попрошу.

– Зря, директор здесь ничего не решает.

– Зачем же его держат?

– Он родной брат секретаря райкома партии.

– А главбух?

– Он не терпит тех, кто его не признаёт. Директор – слабовольный человек и ему не перечит.

– Почему же главбух не станет директором, если он такой всемогущий?

– А зачем? Он фактически руководит, но случись что – ответственность на директоре. Дай… люди НКВД не с директором шепчутся.

После косметического ремонта библиотеки, а заодно и клуба, мы купили с директором тюлевые занавески, настольную лампу, магнитофон, из мужского барака принесли аккордеон.

– Нам бы ещё завклубом! – загорается директор. – Так ведь трудно затащить сюда кого-нибудь. Давайте вы не только библиотекарем будете, но ещё и заведующей клубом – ключи от помещения у вас есть.

– Михаил Иванович, зачем мне лишняя головная боль – взваливать на себя неоплачиваемую работу?

– Работа особого труда не требует – провести несколько вечеров не так уж сложно! Вы молодая, энергичная, дикция у вас хорошая, опыт приобретёте – соглашайтесь!

– Но ответственность я с себя снимаю!

– Договорились.

До одиннадцати утра за литературой приходят инвалиды, что передвигаются самостоятельно. После одиннадцати я с газетами, журналами и книгами отправляюсь в женский барак к неходячим – в барак к мужчинам не разрешается.

В первой, проходной палате, лежат тяжелобольные, – двадцать пять женщин. Здесь шумно, полумрак, воздух тяжёлый, спёртый – этих больных ничего не интересует.

Прохожу в дальнюю палату, что поменьше, и останавливаюсь в дверном проходе.

– Я новая библиотекарь, А. А. Хотела бы знать, что бы почитать вам в следующий мой приход – художественную литературу или газеты? – вопрошала я красивую чернобровую женщину, что сидела на постели у стены напротив двери и расчёсывала длинные тёмные волосы.

– Мне все равно – я неграмотная, – улыбается она. – У нас в палате одна