– И где ж ты там жить собираешься?

– Пока у сестры – в общежитии.

– У сестры!?.. И живёт она в Барнауле? – переглядываются паспортистки.

– Да, два года уже.

– Интересно! А кто ей паспорт выдавал?

– Этого я не знаю.

– Она его в Барнауле получала?

– Ну, а где же ещё? – оживляюсь я, не зная наверняка, есть у неё паспорт или нет.

– Странно…

– Что же здесь странного? В городе без паспорта нельзя.

– А работать где собираешься?

– В школе.

– Значит, жить у сестры будешь?

– Сначала у сестры, потом квартиру найду.

– Смотри-ка, всё уже знает! – язвит вторая. – Всё распланировала! А если не выдадим?

– Это ещё по какому праву? Сейчас каждый немец может ехать, куда захочет.

– Не диктуй нам права!

– Так вы же допрос устраиваете!

Первая миролюбиво улыбается:

– Какие у тебя с собой документы?

– Я лишь узнать, какие нужны.

– Свидетельство о рождении, фотографии размером три на четыре.

Свидетельство о рождении, заверенное Кулундинским нотариусом, лежало в документах ещё со времён попытки поступления в кооперативный техникум – не хватало лишь фотокарточек.

И вот я вновь на жёстком сиденье плацкартного вагона. Сижу за столиком в проходе, у окна, но в него почти не смотрю: как загипнотизированная, наблюдаю за девушкой, что внимательно и, кажется, неравнодушно смотрит в противоположное окно.

В купе нас трое: красавица за столиком, деревенского вида мужчина лет сорока, что примостился на том же сиденье, что и девушка, – только с другого края – и я в проходе. Второе сиденье напротив оставалось свободным.

Броская внешность для сибирских мест – явление нечастое, и оторваться от девушки я не в силах. Чувствуя свою неотразимость, она иногда чуть-чуть поворачивает голову и снисходительно улыбается – мои восхищённые взгляды ей, видно, льстят.

В поездах, желая скоротать время, люди тянутся к разговорам, знакомятся быстро, но интереса у нашей спутницы мы, похоже, не вызывали, она хранила гордое молчание. Меня это не задевало: для неё, мадонны, некая надменность казалась естественной и даже простительной.

Невозможно было не замечать выточенную фигурку, изящество которой подчёркивала одежда, эффектная и элегантная: сапожки до середины икр, узкая до колен чёрная юбочка, плотно облегающий чёрный свитер, подчёркивавший талию и красивую грудь. Чёрный цвет очень шёл ей – оттенял нежность кожи. На овальном лице выделялся красивый нос. Светлые волосы с чуть заметным пробором были гладко причёсаны и собраны в тугой узел на затылке. В больших, чуть раскосых и, как смоль, чёрных глазах легко было утонуть. Отточенное совершенство во всём казалось уникальным, и ни один, думалось, художник не мог бы остаться к нему равнодушным. «Наградил ведь Господь небесной красотой!» – завидовала я.

Колёса стучали, вагон покачивало… И тут моё внимание отвлёк скрип, а затем и стук из другого, дальнего, тамбура…

Молодой человек лет двадцати пяти-двадцати семи, среднего роста, в тёмном хлопчатобумажном костюме, фуражке и сапогах, держась за дверную ручку, обращался с каким-то вопросом к пассажирам крайнего купе. У тех от вопроса пузырились губы, поднимались плечи, взлетали брови, они отрицательно трясли головами, и он, цепко вглядываясь в прохожих, двинулся, твёрдо ступая, по проходу. Я прислушивалась и думала: «Странно – без чемодана… Где он его оставил?»

Пассажир приближался, и до меня дошло, что он интересуется земляками. К этой категории я не относилась, а потому, потеряв к нему интерес, вновь переключилась на красавицу, но в голове занозой застряло и не выходило: «Пройдёт? Не пройдёт?. Если Рафаэль, не пройдёт!» Реакция незнакомца интриговала и становилась уже чрезвычайно важной…

Не прошёл!..

«Значит, художник,» – решила я, хотя ничего от художника, по моим представлениям, в нём не было. Поравнявшись с нашим купе, он струной напрягся и, будто испугавшись, изумлённо остановился.

– Ба!.. Какие люди! – живо и как-то уж очень артистично расслабился он, чуть подпрыгнул и легко присел на свободное сиденье, что было напротив.

Упираясь руками в колени, несколько секунд молча, в упор, наблюдал, будто срисовывал или изучал эту утончённость. Моё угловое сиденье в проходе напротив позволило внимательно его рассмотреть. Землистого цвета скуластое деревенское лицо не выделялось – внешность слишком контрастировала с броской красотой девушки, а потому, ни слова не говоря, она лишь брезгливо его измерила: «Да кто ты – такой?..»

Серое лицо мгновенно отреагировало на этот молчаливо-брезгливый взгляд – захмурилось, но красавица на хмурость внимания не обратила и приняла прежнюю позу бесстрастного наблюдателя всего, что пролетало за окном.

– И далеко мы едем? – приятным и располагающим тоном полюбопытствовал он.

Мадонна, сохраняя позу неприступности, молчала.

– И всё-таки? – не отступал он.

В ответ ничего, кроме гордого молчания…

– Давайте познакомимся, – предложение звучит мягко и дружелюбно.

Девушка медленно поворачивает голову – негодование и глубокое презрение очевидны и недвусмысленны. «Уничтожив» нежеланного и случайного приставалу, она вновь принимает излюбленную позу.

– Ах, во-от оно что! Мы о-ссо-бенные! Мы не хотим говорить! – уже издевательски восклицает он. – А – ппо-ччему?..

Недоступное молчание.

Не заботясь о реакции окружающих, он взрывается лёгкой иронией.

– Нет, скажите, по-жжа-луйста! Мы недостойны их внимания!., -ирония сменяется искромётным гневом. – Что ты нос-то воротишь? Не смотри, что я такой… деревенский! Да я, может, грамотнее тебя! Может, тебя, такую утончённую, никто в скором будущем и не вспомнит?! Забудут!.. Может, я… такой вот… деревенский весь… крестьянский… скоро стану известным?.. Как знать?! Что в тебе такого… особенного? Красота? Пройдёт она – что останется?!

Резкий и откровенный взрыв, верно угаданная причина безразличия и брезгливости вызывают уважение, но, тем не менее, я решаю вступиться за предмет своего обожания:

– Что вы к ней пристали? Оставьте её!

Он стремительно обернулся, полоснул меня, и я запомнила не глаза, но взгляд – умный, цепкий, жаляще-пронзительный.

– Ты тоже – такая… будешь? – и предостерегающе. – Смотри…

Я почувствовала ускорение пульса и съёжилась. Он, видимо, тут же уловил это состояние и совсем другим тоном заметил:

– Нет, не должна… Вижу… всё вижу…

– Понятно же – не хочет разговаривать, ну, и отстань от неё! – миролюбиво советует молчавший до сих пор мужчина.

Незнакомец легко пересаживается к нему – рядом. Теперь на сиденье их трое: красавица за столиком, незнакомец спиной в пол-оборота к ней и мужчина. Между нею и незнакомцем остаётся ещё одно свободное место, но он на протяжении всего пути ни на йоту к ней не придвинулся и ни разу к ней не обернулся.

– Почему она… так?.. Ведь такая же! Была бы другая – не сидела бы в общем вагоне! – жалуется он. – Не хочешь говорить – скажи, смогу понять. Так ведь надо оскорбить… презрение выразить.

– Не переживай.

– Нет, ну,