На страницах романа «Идиот» князь Мышкин, рассказывая о смертной казни во Франции, очевидцем которой он стал, делает акцент на том, что гильотина далеко не инструмент милосердия, потому что она лишает человека абсолютно любой надежды. «Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу, или как-нибудь, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения. Примеры бывали, что уж горло перерезано, а он еще надеется, или бежит, или просит». Приговор забирает «последнюю надежду, с которой умирать в десять раз легче». А другой герой «Идиота» Лебедев повествует о графине Дюбарри, которая во время казни молила палача повременить. «Еще минуточку, господин палач, еще минуточку!» Зная, что стоит эта минуточка, Достоевский в «Дневнике писателя» писал: «В двадцать раз она бы выстрадала больше в эту даровую минуту, если б ей ее подарили».

Детские смерти тоже встречаются в книгах писателя. Как тонко и пронзительно Достоевский об этом рассказывал: «Папа, не плачь… а как я умру, то возьми ты хорошего мальчика, другого… сам выбери из них из всех хорошего, назови его Илюшей и люби его вместо меня»[188]. Дети у Достоевского – символ религиозного смирения, они уходят без надрыва, с пониманием того, что с ними происходит. Пройдя через гибель своих детей, он чувствовал муку, видел страдания жены и впоследствии описал ее горе в «Братьях Карамазовых». Достоевский использовал реальные слова супруги для того, чтобы выразить в книге горе бабы, потерявшей сына. «Вот точно он тут передо мной стоит, не отходит. Душу мне иссушил. Посмотрю на его бельишко, на рубашоночку аль на сапожки и взвою. Разложу, что после него осталось, всякую вещь его, смотрю и вою». Нельзя остаться равнодушным к таким сценам. Автор таким образом проводит читателя и самого себя по дороге боли, сомнений, веры.

Ни у кого из писателей нет такого количества смертей в рукописях, как у Ф.М. Достоевского. В «Преступлении и наказании» – 21 смерть, в «Идиоте» – 31 смерть, в «Бесах» – 15 смертей, в «Подростке» – 34 смерти, и 43 смерти в «Братьях Карамазовых».

Но что показательно – Достоевский мог использовать сцену смерти в начале произведения, в середине, но он никогда не заканчивал свои книги гибелью героев.

Федор Михайлович боялся не успеть – не успеть дописать, не успеть договорить, не успеть дожить. Пережитое тогда на эшафоте навсегда осталось внутри него. «Сколько образов, выжитых, созданных мною вновь, погибнет, угаснет в моей голове» – вот о чем он сокрушался.

Достоевский не любил вспоминать, считая, что «воспоминание равносильно страданию, и даже чем счастливее воспоминаемое мгновение, тем более от него и мучения». Он не оглядывался назад, несмотря ни на что, он всматривался в будущее свое и своих героев.

Смерть

Он видел приближение смерти, не боясь ее.

Л.Ф. Достоевская

В. Порфирьев. Похороны Достоевского. 1881

И.Н. Крамской. Посмертный портрет Достоевского. 1881

Семья на могиле Федора Михайловича. 1880-е

Документ-коллаж, посвященный похоронам Достоевского. 1880-е

8 ноября (по старому стилю. – Прим. авт.) 1880 года Федор Михайлович Достоевский закончил роман «Братья Карамазовы», был полон радости от этого события и энергии для воплощения будущих замыслов. «Ну вот и кончен роман! Работал я его три года, печатал два – знаменательная для меня минута… Мне с Вами позвольте не прощаться. Ведь я намерен еще 20 лет жить и писать». Через несколько дней ему исполнялось 59 лет.

Жить ему оставалось чуть меньше трех месяцев.

В ночь на понедельник 26 января (по старому стилю. – Прим. авт.) 1881 года Федор Михайлович Достоевский, работая, уронил вставку с пером, и она закатилась за этажерку. Когда он отодвигал тяжелую мебель, чтобы достать уроненное, у него пошла горлом кровь из-за лопнувшего сосуда в груди. Анне Григорьевне он рассказал об этом только днем. Она не на шутку встревожилась. Сам же писатель нисколько не волновался. Он написал письмо в редакцию по поводу денег, в нем были такие строки: «Так как Вы столь давно уже и столь часто были постоянно благосклонны ко всем моим просьбам, то могу ли надеяться и еще раз на внимание Ваше и содействие к моей теперешней, последней, может быть, просьбе».

В этот же день, совершенно некстати, в дом Достоевских приехала сестра, В.М. Иванова, которая хотела уговорить Федора Михайловича отказаться в пользу сестер от его части наследства после смерти тетки А.Ф. Куманиной. Разговор перерос в спор, несмотря на то что А.Г. Достоевская пыталась остановить его, объясняя, что Ф.М. Достоевский нездоров. Когда наконец В.М. Иванова ушла, у Федора Михайловича снова хлынула кровь. Срочно послали за доктором. Врач, приехав, провел перкуссию (простукивание. – Прим. авт.) грудной клетки больного, и открылось новое кровотечение. Достоевский потерял сознание. После того как он очнулся, то первым делом попросил позвать священника: «Аня, прошу тебя, пригласи немедленно священника, я хочу исповедоваться и причаститься!» Был приглашен священник Владимирской церкви отец Мегорский. После исповеди и причастия Федор Михайлович попрощался с детьми и женой.

27 января день прошел спокойно – кровотечения не повторялись. Достоевский даже просмотрел экземпляр «Дневника писателя», присланный из типографии. Он выйдет в продажу в день его похорон. Состояние Достоевского описал А.С. Суворин[189]: «То он ждет смерти, быстрой и близкой, делает распоряжения, беспокоится о судьбе семьи, то живет, мыслит, мечтает о будущих работах, говорит о том, как вырастут дети, как он их воспитает…» Вечером приехал профессор Д.И. Кошлаков. Он сообщил, что состояние больного существенно улучшилось, и поэтому можно рассчитывать на то, что через неделю Ф.М. Достоевский встанет с постели, а через две – поправится.

Последняя ночь тоже была тихой. У Анны Григорьевны возникла надежда на благополучное разрешение ситуации. Проснувшись в комнате мужа рано утром, она увидела, что Достоевский смотрит на нее. Она поинтересовалась, как он себя чувствует. На что он ответил: «Знаешь, Аня, я уже часа три как не сплю и все думаю, и только теперь сознал ясно, что я сегодня умру». Еще он признался, что всегда любил ее и никогда никакой женщины не было в его мыслях, кроме нее. А.Г. Достоевская начала успокаивать его, но он был абсолютно спокоен. «По умиротворенному лицу было ясно видно, что мысль о