Провозгласивший (на фоне событий «Пражской весны» и общественных выступлений против политики ресталинизации в самом СССР) тезис об «обострении идеологической борьбы» апрельский пленум ЦК КПСС окончательно взял внутриполитический курс на противостояние «попыткам подорвать социалистическое общество изнутри». В борьбе с «вражеской идеологией» особое место традиционно отводилось литературе:
<…> непримиримая борьба с вражеской идеологией, решительное разоблачение происков империализма, коммунистическое воспитание членов КПСС и всех трудящихся, усиление всей идеологической деятельности партии приобретают особое значение, являются одной из главнейших обязанностей всех партийных организаций. Их долг состоит в том, чтобы вести наступательную борьбу против буржуазной идеологии, активно выступать против попыток протаскивания в отдельных произведениях литературы, искусства и других произведениях взглядов, чуждых социалистической идеологии советского общества[604].
В полном согласии с этими тезисами статья в «ЛГ» демонстрировала – на примере Солженицына – неприемлемость для советского государства сколь-нибудь независимого от партийных установок писательского существования, ставя точку в начатом было обсуждении поднятых Солженицыным в письме съезду писателей вопросов всевластия цензуры и абсолютной подчиненности СП государству.
Мы полагаем, что статья, которая помогла бы читателям составить верное представление о ведущихся из-за рубежа идеологических атаках на литературном фронте, о подлинной роли советских писателей в этой борьбе, о позитивной работе Союза писателей СССР, на фоне которой недостойные поступки отдельных литераторов выглядели бы как нечто совершенно чуждое общей атмосфере нашей творческой и политической жизни – такая статья была бы весьма своевременной, —
писал, посылая текст статьи в ЦК, Федин[605].
Объявляя Солженицына «совершенно чуждым» советской жизни, статья «ЛГ» закрывала вопрос о его возможных публикациях в СССР и фактически предваряла решение (уже с лета 1967 года лоббируемое «сталинистской» фракцией в СП[606]) об исключении его из СП.
10
Столь подробный экскурс в историю развития и разрешения «дела Солженицына» не покажется странным, если учесть, что с точки зрения КГБ СССР и «дело Солженицына», и «дело Бродского» – при всей несопоставимости их тогдашнего общественного веса и литературного статуса – имели явные черты типологической общности.
И в том и в другом случае для КГБ речь шла прежде всего о гражданах СССР, на которых в результате оперативных мероприятий были получены данные, свидетельствующие об их антисоветских настроениях. В случае Бродского это были показания Шахматова и самого Бродского относительно планов угона самолета (покушение на «измену Родине») в 1961 году, изъятый в результате обыска у Бродского 29 января 1962 года дневник с антисоветскими записями, а также материалы оперативного наблюдения за ним, подтверждавшие его нелояльность существующему режиму. В случае Солженицына – материалы изъятого осенью 1965 года при обыске у В. Л. Теуша тайного архива и результаты прослушки квартиры Теуша, где Солженицын вел антисоветские разговоры. Претензии лишившихся доверия органов госбезопасности граждан, какими в результате полученных данных оказались для КГБ и Солженицын, и Бродский, на участие в официальной литературной жизни СССР – при том, что произведения и того и другого публиковались с середины 1960-х годов (пусть и без их ведома) в русских эмигрантских изданиях, – могли быть удовлетворены только при условии их полного «разоружения перед партией», то есть публичного отказа от своих антисоветских убеждений. Принципиальное для властей значение имели формы и выражения, в которых этот отказ формулировался, – усиливая унижение кающегося, он должен был безусловно включать в себя маркеры советского идеологического «новояза».
С конца 1920-х годов никакие компромиссы в крайне идеологизированной в СССР области официальной художественной (в том числе литературной) жизни были невозможны. Если в годы сталинского террора любая нелояльность грозила уголовным преследованием с последующим физическим уничтожением или долгим лишением свободы, то хрущевская оттепель вернулась к «вегетарианским» стандартам 1920-х годов, когда публичное покаяние – как это (отчасти) было в «деле Пильняка и Замятина» – позволяло художнику остаться на свободе и продолжить работу. Вновь опробованные в «деле Пастернака» 1958 года[607], эти требования неукоснительно выполнялись все следующее десятилетие.
Бескомпромиссность советского государства в вопросе обязательности писательского (само)осуждения в тексте «Литературной газеты» была напрямую увязана с краеугольным для коммунистического режима вопросом его «всенародной» поддержки, исключающей любые формы оппозиционости:
Писатели, дорожащие своим добрым именем и честью Родины, писатели, глубоко убежденные в том, что их творческая деятельность не может быть отделена от интересов народа, партии, идей социалистического общества, эти писатели, когда становятся невольными объектами враждебной пропаганды, дают достойный отпор своим непрошенным зарубежным радетелям. <…>
За последнее время участились случаи, когда отдельные высказывания советских писателей грубо фальсифицируются. Участились и такие случаи, когда рукописи советских писателей, еще не готовые к печати, жульническими путями добываются и публикуются ради все той же цели: выставить авторов в роли политических оппозиционеров. Естественно, что все это вызывает со стороны советских писателей решительный протест[608].
Политическая логика неуклонного преследования нарушителей запрета на несанкционированные публикации на Западе ранее – уже через месяц после обнаружения и конфискации госбезопасностью архива Солженицына – была эксплицирована в направленной в ЦК КПСС записке председателя КГБ В. Е. Семичастного и генерального прокурора СССР Р. А. Руденко:
<…> как свидетельствуют имеющиеся материалы, за последние годы во многих капиталистических странах получили широкое распространение произведения советских авторов, передавших их для публикации по нелегальным каналам. Как правило, это различного рода политически вредные литературные «труды» с закамуфлированной или же прямо выраженной антисоветской тематикой. <…>
Книги этих авторов, изданные массовыми тиражами, активно используются пропагандистскими центрами противника в антисоветской обработке общественного мнения стран Запада, в распространении так называемой «правды об СССР», а также засылаются в Советский Союз с враждебным умыслом. Подобного рода литература весьма ценится нашим идеологическим противником, что видно на примере неослабевающего стремления искать все новых авторов среди политически сомнительных советских граждан.
Эти устремления заслуживают внимания, т. к. среди подобной категории лиц противник пытается устанавливать личные, вплоть до агентурных, контакты <…>, а авторы, занимающиеся изготовлением и распространением политически вредных произведений, как показывает практика, не преминут случаем напечатать их за рубежом и получить от этого моральное, а нередко и материальное, удовлетворение <…>. К тому же некоторые известные писатели не дают отпора и не протестуют против публикаций своих произведений в откровенно антисоветских изданиях и использования их (этих публикаций) в антисоветском плане. <…>
Вызывает также известные опасения наличие у некоторых писателей весьма серьезных антисоветских произведений, публикация которых, по нашему мнению, в СССР невозможна, а проникновение к ним зарубежных издателей может принести
