Таким образом, ситуация, по-видимому, была разрешена самым что ни на есть «техническим» способом и не имела тех свойств «экзистенциального выбора», связанного с невозможностью применения насилия против пилота, какие она приобрела в позднейшей мемуарной авторефлексии Бродского – в разговорах и с Волковым, и с Мейлахом Бродский повторяет, с минимальными вариациями, относящуюся к летчику фразу: «…ну с какой стати его буду бить по голове? Что он мне плохого сделал, в конце концов?»[27] Шахматов в воспоминаниях прямо указывает, что, несмотря на то что Бродский действительно пронес с собой на борт в рюкзаке камень, он решительно «отменил» этот сценарий и взял задачу нейтрализации пилота на себя, рассчитывая на угрозу имевшимся у него пистолетом[28]. Отметим, что в рассказе Бродского «Вспаханное поле» мотивы насилия полностью отсутствуют. Как мы увидим далее, это имело существенное значение для последующей судьбы автора.

Другим, криминальным с точки зрения советских властей, эпизодом, сопровождавшим самаркандскую эпопею Бродского и Шахматова, была их неудачная попытка передать привезенную Бродским из Ленинграда рукопись Уманского («письмо Кеннеди») в переводе на английский язык американскому адвокату и кинопродюсеру Мелвину Белли (Melvin M. Belly), которого они случайно встретили в холле самаркандской гостиницы. Бродский узнал Белли, который снимался в кино, «по запомнившемуся кадру из какого-то американского фильма»[29]. Белли и его коллега Дэнни Джонс (Danny R. Jones) находились с туристическим визитом в СССР в январе–феврале 1961 года и, в частности, посетили Самарканд[30]. Опасавшийся провокации Белли рукопись взять отказался[31].

3

Во всех отношениях неудачная поездка в Самарканд вполне могла не иметь для Бродского никаких последствий, послужив лишь материалом для написанного спустя восемь месяцев рассказа «Вспаханное поле». Однако в начале января 1962 года Олег Шахматов, осужденный 20 октября 1961 года в Красноярске за незаконное хранение оружия (видимо, того самого пистолета «Макаров», которым он намеревался угрожать пилоту) на два года и отбывавший срок в тюрьме или местном лагере, совершил до сих пор никем убедительно не объясненный экстравагантный поступок. Вызвав представителя КГБ, Шахматов добровольно рассказал ему о плане захвата самолета и побега за границу из Самарканда вместе с Бродским и о кружке и рукописи Уманского[32].

Это признание кардинально изменило ситуацию. 26 января в Ленинграде против Уманского и Шахматова было возбуждено уголовное дело по статье 70, часть 1 (антисоветская агитация и пропаганда) УК РСФСР. 29 января Уманский, Бродский, Ольга Бродович[33], друг Бродского Сергей Шульц[34] и еще несколько человек из кружка Уманского после начатых ранним утром многочасовых обысков у них в квартирах были задержаны, доставлены в Большой дом (управление Ленинградского КГБ) на Литейном проспекте, там допрошены и арестованы.

31 января все задержанные, кроме Уманского, были отпущены домой. Судя по всему, информации, полученной в результате допросов, для КГБ оказалось недостаточно, чтобы предъявить кому-либо из них конкретное обвинение. Впоследствии дела Уманского и Шахматова были объединены в Ленинграде в одно «дело № 20–62 по обвинению А. А. Уманского и О. И. Шахматова по ст. 70, ч. 1 УК РСФСР»[35], и 25 мая 1962 года оба они осуждены Ленгорсудом к пяти годам лагерей. Предполагаемый угон самолета в обвинении (и сопровождавшей процесс газетной публикации, о которой далее) не фигурировал – осужденным инкриминировалось «изготовление антисоветского текста»[36]. Судя по справке КГБ на Бродского, составленной 11 июля 1962 года, после осуждения Шахматова и Уманского и по результатам их дела, Шахматов и Бродский убедили чекистов в том, что захват самолета и перелет через границу были исключительно «идеями», к реализации которых они не приступали. Взятый при обыске у Бродского рассказ «Вспаханное поле» также крайне обтекаемо касался сюжета с угоном, избегая всякой конкретики. Уманский, в свою очередь, отрицал то, что до поездки в Самарканд знал что-либо о планах побега друзей за границу. Он не дал показаний и о каких-либо «антисоветских разговорах со стороны Бродского»[37]. Сам Бродский на допросах характеризовал себя как «человека, лояльно настроенного к советской власти и тем мероприятиям, которые проводят КПСС и сов<етское> прав<ительст>во». «Намерение выехать за границу» Бродский мотивировал «влиянием Шахматова» и «плохими материальными условиями, в которых я оказался в Самарканде»[38].

В позднейшем (март 1964 года) изложении начальника УКГБ по Ленинградской области В. Т. Шумилова ситуация выглядела так:

В Управлении КГБ при СМ СССР по Ленинградской области БРОДСКИЙ признал, что он совместно с ШАХМАТОВЫМ пытался передать рукопись УМАНСКОГО иностранцу и намеревались <так!> захватить самолет для побега за границу. БРОДСКИЙ заявил, что он отказался от намерений изменить Родине, осознал все свои ошибки и заверил, что впредь своим поведением не даст повода для вызова его в органы КГБ.

Учитывая раскаяние БРОДСКОГО и его молодость, было принято решение к уголовной ответственности его не привлекать, но строго предупредить[39].

В распоряжении КГБ оказались, однако, изъятые при обыске у Бродского стихи и, главное, его дневник 1956 года. Эти материалы, не будучи достаточным основанием для уголовного преследования, тем не менее определенно характеризовали Бродского как человека антисоветских взглядов и настроений. Такая информация не могла остаться без последствий, и Бродский это хорошо понимал. Несмотря на быстрое освобождение из-под ареста, месяц спустя, 21 февраля 1962 года, он писал своей польской подруге Зофье Капусцинской о «крупных неприятностях с госбезопасностью» как о «не кончившейся истории»[40].

4

В сложившейся к концу Гражданской войны (1922) ситуации, когда выезд из Советского Союза стал одной из привилегий, доступных исключительно для крайне немногочисленных особо лояльных новому режиму граждан[41], самовольное пересечение границы являлось, с точки зрения советской власти, тяжелейшим политическим (антигосударственным) преступлением и входило в перечень действий, определяемых Уголовным кодексом не просто как нарушение порядка, но как «измена Родине». В изданном для сотрудников госбезопасности секретном «Контрразведывательном словаре» пояснялось:

ИЗМЕНА РОДИНЕ – деяние, умышленно совершенное гражданином СССР в ущерб государственной независимости, территориальной неприкосновенности или военной мощи СССР: переход на сторону врага, шпионаж, выдача государственной или военной тайны иностранному государству, бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР, оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР, а равно заговор с целью захвата власти. <…>

Ответственность за И. Р. наступает при совершении хотя бы одного из перечисленных деяний. К ним относятся:

<…>

г) Бегство за границу – незаконный умышленный переход гражданина СССР с территории Советского Союза на территорию иностранного государства, совершенный с целью проведения враждебной деятельности против