началу 1930-х годов положение дел, при котором к введенной большевиками сразу после Октябрьского переворота 1917 года политической цензуре добавлялась цензура экономическая – по мере свертывания нэпа, сопровождавшегося сознательным удушением властями возникших в начале 1920-х годов частных (то есть формально независимых от государства) издательств и периодических изданий[58], писатель в СССР лишался возможности профессионализации своего труда, если не декларировал полную политическую (а впоследствии и эстетическую) лояльность советской власти и ее социокультурным установкам. Создание СП и разработка механизма членства в нем формализовали ситуацию, при которой статусом «писателя» (или «поэта») обладал лишь автор, получивший соответствующую санкцию государства в виде кооптации в ряды членов СП. В афористическом виде эта беспрецедентная для русской культуры[59] практика была выражена в ставшем знаменитым обращении судьи Е. А. Савельевой к подсудимому Бродскому на процессе 1964 года: «Кто причислил вас к поэтам?»[60], а также в диалоге между нею и Бродским, где Савельева неоднократно использует определение «так называемые» в отношении стихов Бродского:

Судья: Значит, вы думаете, что ваши так называемые стихи приносят людям пользу?

Бродский: А почему вы говорите про стихи «так называемые»?

Судья: Мы называем ваши стихи «так называемые» потому, что иного понятия о них у нас нет[61].

Членство в ЛИТО представляло собой некую промежуточную ступень между литератором с неофициальным статусом (чья легитимность отрицалась государством) и писателем – членом СП. В представлении властей функция ЛИТО едва ли не в первую очередь заключалась в своего рода «просеивании» литературной молодежи, в результате которого благонадежная, «идеологически выдержанная» ее часть получала возможность дозированных публикаций и впоследствии – при благополучном стечении обстоятельств – вступления в СП, а часть, проявившая себя как неготовая к компромиссам, склонная к политическому и эстетическому радикализму и, следовательно, «неблагонадежная» – отсеивалась как «недостойная» звания советского писателя и, по мысли властей, оставалась таким образом вне литературы. Забегая вперед, можем констатировать иллюзорность этих представлений: именно ЛИТО стали во многом той инстанцией, которая де-факто разделяла поток литературной молодежи на будущих «официалов» (то есть авторов, кооптированных в советскую литературную систему) и «неофициалов/неформалов/нелегалов» (будущих создателей неофициальной советской литературы, вкладчиков Самиздата и Тамиздата).

Несмотря на партийную установку на «контроль», практика работы ЛИТО давала широкому кругу пишущих молодых людей уникальную в советских реалиях возможность относительно свободной творческой реализации в рамках признанной государством, но не слишком тщательно (в силу массовости участников) контролируемой им институции.

Лито и группы, с руководителями или без них, существовали во многих вузах города. Главным образом, в технических: в Политехническом, Технологическом, Электротехническом… Дело в том, что в 1951–1953-м, в последние годы сталинского режима, в технических вузах идеологическое давление было чуть меньше, и туда шли, сознательно или инстинктивно, те, кто искал хотя бы минимума нерабства и недогматизма, в том числе – парадокс! – люди гуманитарного склада ума[62].

В условиях недоступности для абсолютного большинства молодых авторов печатного станка особую ценность приобретала возможность «легализации» своих текстов путем публичного чтения – именно такие чтения, сопровождаемые критическим обсуждением товарищей, были основной формой работы ЛИТО. Часто из пределов собственно ЛИТО чтения выносились на более крупные общедоступные площадки – например, в домах культуры или больших институтских аудиториях.

Происходили общегородские вечера студенческой поэзии. В актовом зале Политехнического института. На первом таком вечере в ноябре 1954-го в течение трех часов больше тысячи студентов – и политехников и гостей – слушали нас, выступавших. Читали человек тридцать. Через год был второй такой вечер[63].

Один из участников ленинградских ЛИТО 1950–1960-х годов Эдуард Шнейдерман вспоминал:

И тогда и в дальнейшем, легализация написанного происходила почти исключительно через чтения – квартирные, в институтах и студенческих общежитиях, в поэтических кафе и НИИ. <…> чтения были для нас едва ли не единственной возможностью познакомить многочисленных в ту пору любителей поэзии, жаждавших свежего поэтического слова, со своей работой. Ибо печатали – эпизодически, жалкие крохи <…>[64].

Именно как участник такого рода публичных поэтических чтений получил первую литературную известность юный Иосиф Бродский.

2

С. С. Шульц вспоминает о выступлении Бродского в феврале 1961 года на вечере молодых поэтов во Всесоюзном нефтяном геологоразведочном институте (ВНИГРИ) в Ленинграде:

Выступавших было довольно много – человек 15. И только во второй половине вечера ведущий объявил: «Иосиф Бродский!» Зал сразу зашумел, и стало ясно, что этого поэта знают и его выступления ждут. <…> Когда он кончил – мгновенное молчание, а потом – шквал аплодисментов. Крики с мест, показывавшие, что стихи его уже хорошо знали:

– «Одиночество»!

– «Элегию»!

– «Пилигримов»!

– «Пилигримов»![65]

Не будет преувеличением сказать, что литературная известность двадцатилетнего Бродского носила во многом скандальный характер. Так, за год до чтения во ВНИГРИ, 11 февраля 1960 года грандиозным скандалом закончилось его выступление на «турнире поэтов» в Доме культуры им. М. Горького, организованном ЛИТО «Нарвская застава». Бродский, не согласовав заранее с устроителями вечера, прочитал стихотворение «Еврейское кладбище около Ленинграда» (1958). Это вызвало протест присутствовавшего в зале поэта Глеба Семенова, поддержанного частью аудитории. В ответ, по воспоминаниям Я. А. Гордина, Бродский демонстративно прочитал «Стихи под эпиграфом» (1958; эпиграф гласил: «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку»)[66]. В результате возглавляемое поэтессой Натальей Грудининой жюри вынуждено было «выступление Иосифа осудить и объявить его как бы не имевшим места»[67]. В марте скандал вышел на уровень городского комитета партии. В центре внимания партийного руководства были, разумеется, не конкретные стихи Бродского, прочитанные на вечере, а созданный им прецедент бесконтрольного публичного выступления, сводивший на нет цензорскую функцию ЛИТО.

Вечер был подготовлен очень плохо. <…> [Читались] антисоветские произведения. Эти произведения не читались в литобъединении, и никто из руководителей о них не знал. <…> Бюро Горкома осудило такую практику работы с молодыми[68].

27 мая 1960 года эти же упреки в адрес организаторов вечера повторил на закрытом партсобрании секретарь партийной организации ЛО СП РСФСР А. Н. Чепуров:

В отдельных случаях читались и пошлые, и прямо идейно сомнительные произведения! Здесь, конечно, виноваты и устроители – библиотека Дворца культуры и коммунисты из нашей комиссии по работе с молодыми. <…> По этому вопросу состоялось специальное решение горкома партии, которое обязывает Союз писателей усилить руководство кружками. Партийное бюро вместе с горкомом комсомола провело специальное совещание, посвященное состоянию работы в этих низовых литературных коллективах[69].

Последующие попытки Бродского продемонстрировать свою поэтическую работу уже непосредственно на площадке Союза писателей также вели к конфликтам