— Беды?

— Самой натуральной… Я в членах избирательной комиссии состоял, против киевской шоблы агитировал, не к ночи она будь упомянута. А когда нацики из этого… из «Азова» налетели, начали таких, как я, за шкирку хватать. Приперлись и к нам. Один, бородатый, еле по-русски лопочет, автоматом мне в зубы: «К стэнкэ! — орет. — Мачыть надо падлу!» Спасибо, другой, норовом поспокойнее урезонил: «Охота тебе, Реваз, с полудохлым возиться? Вот оклемается, тогда и порешишь».

— Так и ушли?

— Что им оставалось делать? Я только из больнички, жена с тещей под руки на горшок водят. А все язвы, не будь они упомянуты на ночь, проклятые. В одну ночь сразу две сдетонировали, перитонит жуткий… Но ты хлебай, не отвлекайся на беседу.

Однако Иван и без напоминаний так орудовал ложкой, что, наверное, дикие кабаны в чаще слюной изошли.

— Ешь, Ваня, ешь. Я еще пару черпаков добавлю. Не люблю, понимаешь, если рядом кто-то голоден.

— Так и тетка моя говорит… Нет, черпака достаточно. Еще бы хлебал, да челюсти притомились.

— Башка моя бестолковая, — подхватился хозяин лесной избушки. — У меня же перцы соленые в погребке. Сейчас слетаю.

Поставив миску с прилипшими к перцам веточками укропа, Сергей Александрович вдруг умолк. Наверное, задумался о чем-то своем, бередящем душу и сердце.

Управившись с перцами и добавкой, Иван поднял голову и удивился странному выражению лица Сергея Александровича. Оно как-то враз напряглось, а из глаз исчезло тепло.

— Поел? — сухо поинтересовался хозяин. — Теперь топай куда шел.

— Я, наверное, ляпнул что-то не то? — заробел Иван. — Извините, если что не так…

— Все так. Кроме «Волчьего крюка» на твоем шевроне. Точно такие имелись на рукавах тех двоих, что ко мне приходили… И как это я сразу на заметил? Значит, ты из нациков, поди, к стенке ставил тех, кто не признал киевскую шоблу?

— Никого я не ставил. Просто в батальоне был некомплект механиков — водителей БМП. Вот и загребли, — вконец разобиделся Иван. — Ладно, спасибо, что подхарчили. Прощевайте, Сергей Александрович…

Ушел. Даже не обернулся на посланные вдогонку слова примирения. От обиды полыхнули уши, да почему-то сделалось горячо под шевроном. Сорвать бы к чертям собачьим каинову печать, да крепко пришита, без ножа никак. А зубами побрезговал. Казалось, шеврон тоже пропитался падалью.

За байрачным островком раскинулось волнистое плато. На нем под ручку с космами ковыля Лессинга дотлевают желтые свечи коровяка. Укрытие слабенькое, но в случае опасности можно прильнуть к скудной земле, как льнет к ней робкий чабрец. Спустя полтора часа плато привело беглого солдата еще к одному островку. Растущие веером ясеня ссыпали розовые крыльчатки в овраг, на дне которого пульсировал ручеек. Наверное, радовался освобождению из подземной темницы.

Опустив колени в траву, Иван припал к отзывчивой, словно губы любящей женщины, воде.

В полусотне метров ниже по течению через овраг переброшен деревянный мосток с отгнившими перилами. Рядом — утонувший в зарослях матерой крапивы железобетонный столбик. Прикрепленный к нему проволокой дорожный указатель настолько заржавел, что название населенного пункта удалось прочесть не полностью.

— Свистун, — ухмыльнулся Иван. — Хотелось бы знать, что сие означает.

«Свистун» оказался хутором в одну улицу, которую с двух сторон теснили перешагнувшие через заборы вишневые деревца. Однако Иван рискнуть побоялся. Вернулся к оврагу и двинулся в обход хутора, придерживаясь распоясавшейся без присмотра бузины.

К сожалению, овраг оказался капризным попутчиком. Он все время вихлял, а потом и вовсе повернул на северо-запад. Поэтому Ивану пришлось перебраться на косогор, чья каменистая почва могла прокормить лишь вобравший в себя горечь потревоженной войной земли полынок.

Он, конечно, рисковал, высунувшись на открытое место. Однако риск зачастую оказывается самой прямой дорогой к удаче. Придерживаясь своей путеводной звезды, Иван набрел на сложенную из дикого камня сторожку. И хотя строеньице на отшибе показалось безлюдным, прилег за кустиком шиповника, таким же тощим, как и пасынок бесплодных косогоров полынок.

И, странное дело, чем дольше разглядывал сторожку, тем меньше она казалась бесприютной. Окна изнутри до половины зашорены старыми газетами и никакого намека на клумбу с загрустившими хризантемами, зато вплотную к сторожке примыкает вызолоченная заходящим солнцем икона озера, которое по периметру обступили выкованные из того же драгметалла осинки.

Правда, от созерцания этой сиятельной прелести у Ивана защемило под сердцем. Наверное, нечто подобное испытывает соскучившийся по человеческому очагу бездомный пес.

Подождав, когда сумерки окрасят икону озера в серебристые тона, прокрался к сторожке, которая, как и следовало ожидать, оказалась заперта на висячий замок. Однако это не огорчило Ивана. Замки в сельской глубинке существуют исключительно для того, чтобы случайный гость мог узнать — дома хозяин или отлучился. А ключ если и прячут, то от глаз любительницы блестящих вещиц сороки.

Внутри сторожки, ключ на грязноватой веревочке Иван нашел под деревянным в одну ступеньку крыльцом, пахло табачным перегаром, рыбацким бреднем и пустырником, снопики которого в беспорядке валялись на подоконниках. Да и прочая обстановка оказалась под стать сугубо мужской обители. Койка с полотенцем на одной спинке и спортивным костюмом на другой, пара табуреток, брусок хозяйственного мыла на плите, рядом с потухшим очагом кроссовки и инвалидного вида веник.

Дальний угол, где высилось что-то громоздкое, почти не просматривался. Лишь по запаху рыбы можно предположить, что угол занят сетями и поставленной на попа небольшой лодкой.

— Прости, хозяин, — сказал Иван, — но костюмчик с кроссовками моего размера. Верну как-нибудь при случае. Заодно одолжу на полчасика туалетные принадлежности.

Серебряная икона к тому времени покрылась чернью. Лишь там, где к берегу вплотную подступали осинки, она казалась более светлой. Входил в воду, как входят в темную комнату чужого дома. С опаской. Однако песчаное дно оказалось удивительно ровным. Ни булыг, ни бутылочного стекла.

Вернулся в сторожку с одним полотенцем вокруг бедер. Грязные трусы зашвырнул в кустики войлочной вишни, туда же отправил и то, что прежде именовалось носками.

Жутко хотелось есть, только ничего съедобного в сторожке не обнаружилось. Поэтому поступил по закону волчьей стаи: коль не удалось что-нибудь заполучить на ужин, ложись спать. А грядет новый день, глядишь, госпожа удача расщедрится на белый сухарик.

Правда, до нового дня еще надобно дожить. Впереди целая ночь, время нечистой силы и луны. Особенно коварна последняя. И если она способна приливной волной повернуть вспять Луару или какую другую, тоже впадающую в океан реку, то разве трудно ей устроить досрочную побудку