Свои первые дни у Балабанова Симонов называет «новенький в детдоме»; тогда же произошел его самый опасный конфликт с группой. Симонов сказал в сердцах, что картину надо прямо сейчас отдать на переозвучание Гоблину; многие обиделись. По его признанию, поначалу он совершенно не понимал, что происходит: «Даже потом меня всегда поражало, как Балабанов умеет удивлять – насколько все уже потом складывается у него в единое целое. Наверно, читая сценарий, я ожидал от “Груза” ухода в триллер, в жанр – я ведь смотрел “Жмурки”, видел “Мне не больно”. Но на площадке я этого не замечал и первое время действительно не понимал, что мы делаем. Тогда у меня и вырвалась эта фраза. Ребята до сих пор посмеиваются над тем, как я тогда все воспринимал эмоционально. “Груз” для меня был какой-то помесью “Бартона Финка” и “Твин Пикса”, если честно. Очень смешной разговор перед поездкой в Череповец состоялся у нас с директором картины Владом Маевским. Пока группа вылезала из гостиницы, мы сидели в кафешке, и я говорю: “Влад, слушай, ты уверен, что у нас все хорошо?” Влад ржет: “Саня, все нормально”. Я: “Слушай, просто честно, я не совсем понимаю, что у нас происходит на площадке, что мы снимаем. Иногда мне это очень нравится, иногда не нравится”. И Влад улыбается и говорит: “Саня, ты не парься. Я давно работаю с Лешей. Я знаю, что в конце концов все будет хорошо. Я не знаю, как тебе это объяснить. Я понимаю, почему ты дергаешься”. А в Череповце для меня наступил перелом, и все стало складываться».

Мухи у нас

Один из нескольких пунктов в расписании киноэкспедиций, Череповец – тот самый город, в который Журов привез дочку председателя райкома Анжелику под песню Юрия Лозы «На маленьком плоту». Проезд снимался на территории завода «Северсталь», группа жила в заводском пансионате.

Квартиру милиционера и его мамы сначала хотели снимать тут же, построив выгородку на крыше девятиэтажного дома. «Опять же, Леша точно знал, чего он хочет, – вспоминает Симонов. – Говорил: “Мне не нужна квартира целиком на крыше – нужен угол, чтобы сделать два кадра”. Остальное – в павильоне в Питере. Один персонаж подошел, посмотрел в окно. Другой персонаж подошел, посмотрел. Все. А дальше – павильон. Я писал заявку на свет и пытался себе представить, как мы все это будем затаскивать на крышу и что мы будем делать, если пойдет дождь».

Балабанов не следил за развитием технологий, все делал, как в XX веке. Пусть и не сразу, но Симонов и художник по CGI Олег Беляев убедили его в том, что квартиру на крыше строить не надо, все можно снять в павильоне, а индустриальный пейзаж вставить в оконную раму на компьютере. «Он нам доверял в этих вопросах. После того как мы утвердили технологию, он переделал все мизансценические решения эпизода. Потом мы этой технологией активно пользовались и на “Морфии”».

Художник Павел Пархоменко построил квартиру в Петербурге, в бывшем кинозале ДК «Невский» на проспекте Обуховской обороны, а вид из окна сняли в Череповце. Второй режиссер Владимир Пляцковский вспоминает, что сложнее всего было разбудить мух – в Петербург группа вернулась уже в ноябре, мухи впали в спячку, но Балабанов требовал, чтобы они летали, и их приходилось поднимать в воздух вентиляторами.

«Глиняная яма»

Следующей (после «Груза») совместной работой Симонова и Балабанова должна была стать «Глиняная яма» – экранизация пьесы петербургской журналистки Ольги Погодиной, права на которую купил Сельянов. Она начинается с диалога, напоминающего сцену из «Войны», – теща капитана Медведева говорила там про то, что «все национальности равны, но мандарины я у них никогда не покупаю». В пьесе мать рассказывает младшей дочери Людмиле, приехавшей домой издалека, что ее старшая сестра Галина после гибели мужа-алкоголика начала жить с «нацменом» Рустамом. Вскоре появляются и они, Галина объявляет, что беременна, мать устраивает сцену: «Чучмек ее околдовал». Чуть позже пара женится, но сразу после свадьбы у Рустама начинается роман с Людмилой. Пока сестры делят мужчину, двое маленьких сыновей Галины, отданные бабушке «на время», исчезают из квартиры, оставив записку с просьбой «закопать нас в глиняную яму, как вы закопали папку». Чуть позже Рустам и его новая возлюбленная Карина находят их повешенными – дети решили освободить жилплощадь для новой маминой семьи и отправились к мертвому отцу.

Тогда Балабанов занимался проектом «Кино» – тем самым сборником любительских видео, которые не удалось смонтировать в единую картину. «Мне идея эта очень нравилась, – вспоминает Симонов о «Кино». – Я приехал в Питер, а у него <дело> тяжело шло, и он не хотел запускаться, пока не будет стопроцентной уверенности. Леша не то чтобы жаловался, он сказал: “Я не могу. У меня эти пять сюжетных линий – бог с ними, с диалогами, но они просто не сходятся”. Он очень долго над этим бился, по-моему, месяц-полтора. И он дал мне почитать пьесу “Глиняная яма”. Вот тогда я испугался, потому что по мне – это жестче, чем “Груз 200”. Я, честно говоря, боялся, что Лешу после этой “Глиняной ямы” порвут. Там основная тема – межнациональные отношения. Потом я улетал в Одессу, был на трапе самолета, мне позвонил Сельянов и сказал, что проект “Кино” закрыт. Леша потом объяснил: “Я полтора или два месяца бился над финалом, но меня это все не устраивало: ни одно, ни другое, ни третье. Не хочу, чтобы было стыдно”. Вот это его фраза: “Мы же нестыдное кино сняли” – он все кино делил на стыдное и нестыдное. Я прилетел в Одессу, и Леша попросил меня съездить в Любашевку – начать подготовку к “Глиняной яме”. Я был в очень сильном стрессе, потому что этот фильм мне делать не хотелось. Как зритель я понимал все драматургические достоинства пьесы, но чувствовал – не мое произведение и, по-хорошему, надо от него отказаться. Но уже было понятно, что отношения с Лешей сложились, и я просто не могу его бросить. Я очень