Временами звуки боя сливаются в непрерывный могучий гул. И приходит в разгоряченный ум мысль: как не похож этот наступательный бой на оборонительные бои 1941 года! Если тогда все гулы и грохоты исходили от военной техники врага, подавляющей нас, то в этом бою сражаются две армии, вооруженные по последнему слову боевой техники.

И если могучая фашистская армия позорно бежит, то в этой грозной артиллерийской дуэли наверняка громогласнее наши советские пушки, минометы, танки!

Волнующее сознание того, что пришло, наконец, то долгожданное время, когда родная Советская Армия обрела свою полную силу и мощь и громит, и гонит наглого, вооруженного до зубов врага, наполняет меня несказанной радостью. Я забываю на какой-то миг о своей личной, совсем еще не ясной судьбе…

В эпицентре тяжелого, упорного боя на камышовом острове, в огневом шквале, под дождем пуль и осколков, я лежу, вытянувшись, как в гробу, в маленьком окопчике-канавке, простираю свое раскрасневшееся, разгоряченное, туго налившееся от волнения кровью лицо навстречу освежающему ветру, дующему с Востока, расстегиваю воротник рубахи, открывая ему свою грудь, слушаю оглушительный рев «бога войны» и, стиснув до боли зубы, еле сдерживаю себя от ликующего, исступленного крика, обращенного к своим родным артиллеристам: «Огонь!! Еще огонь!!!»　

Ураганный артиллерийский обстрел ведется со стороны Семеновского тракта. Кажется, что проезжающие там танки и самоходные орудия ведут огонь на ходу: сначала выстрелы слышатся вдали, потом они приближаются, затем постепенно удаляются.

Все время в стороне цепи деревьев, где-то совсем рядом, урчат и рокочут моторы не то автомашин, не то танков. Иногда наступает относительное затишье и слышатся отдельные методичные выстрелы. Становится страшно: кажется, что где-то рядом фашисты добивают раненых на поле боя. В лагере смерти врезались в сознание эти отдельные выстрелы, обрывающие жизнь человека…

Ночью артиллерийский и минометный огонь чуть угомонился. Взошла полная луна. Камыши стоят, как завороженные, хотя трассирующие пули прошивают их со всех сторон. Трассы похожи на огненные линии, которые создаются быстрым мельтешением тлеющей лучинки в полной темноте. Эти огненные трассы то сшибают верхушки камышей, то стелются низом, с треском дробя камышовые стебли, то снова вздымаются и чертят свои огненные линии в зените, на фоне ночного звездного неба.

Время от времени взлетают осветительные ракеты. После мрака камышей, их зеленоватый мигающий свет кажется ярче солнечного. Луна тогда меркнет, и чудится, что видна каждая камышинка, прорисовываясь резким черным силуэтом на фоне ослепительно-яркого света.

После падения ракеты мрак камышей еще гуще и черней. Временами слышны разговоры, брань и команды, но определить язык кричащих невозможно. Слышно также бряканье колес у повозок или походных кухонь.

Приходит утро, и все опять начинается сначала.

И так три дня и три ночи…

Трое суток в шквале огня, под дождем пуль…

На второй и особенно третий день начала мучить жажда. Несмотря на то, что вода рядом, в канаве, подняться и подползти к ней опасно: можно попасть под пули или же обнаружить свое присутствие, и тогда — крышка! Особенно опасно было шевелиться в камышах ночью, когда затихал ветер и камыши замирали.

На третий день пошел дождь. Я вынул котелок, поставил его себе на грудь и, направив в него острые листья камышей, стал собирать воду. Это была поистине драгоценная влага. Один раз Александр все же решился в ветреную погоду сползать к канаве с котелком. На обратном пути он поделился водой и со мной. Это был бесценный дар товарища, добывшего воду с риском для жизни.

На рассвете четвертого дня на камыши нахлынул гонимый ветром сырой, густой туман. В трех-четырех шагах ничего не видно. Качаются и шелестят тревожно камыши. Где-то рядом беснуется автоматчик.

За эти трое суток нервы от одиночества и бессонницы расшатались. Мне начинает казаться, что по камышу в тихую атаку идет цепь солдат (не потому ли автоматчик, стоящий на посту, так нервничает?). Быть может, это наши? Но если и наши — смогут ли они в пылу боя, в густом тумане разобраться, кто я такой? Когда начинаешь так рассуждать, то загоняешь сам себя «в трубу».

Нет, не надо думать! Думы распаляют воображение, и начинаешь волноваться. «Спокойно. Спокойно!» — мысленно говорю я себе. Но что это? Сюда и впрямь кто-то идет! Все ближе и ближе, в направлении моих вытянутых ног, шуршат раздвигаемые руками камыши. Слышен треск их под ногами идущего. Передо мной, в моих ногах, камыши раздвигаются — и в тумане блекло-блекло вырисовывается фигура человека. Он остановился, наткнувшись на меня. Фигура перетянута ремнем. Голова круглая, похоже, что на ней шлем. Немец! Я, сам не зная, что буду делать, медленно поднимаюсь, сначала на локтях, потом упираясь ладонями в края окопа. Вдруг «немец» шарахнулся вправо и, треща камышами, побежал напролом в сторону Богдановки. Я сел в канавке. Слышу, еще кто-то идет по проложенному следу. Опять фигура в тумане у моих ног. Теперь я вижу ясно: это тетка-украинка. Ее голова, туго обтянутая шалью, производит впечатление немецкого шлема.

— Тетка! Вы куда? — спрашиваю я шепотом.

— От немцев тикаем! — отозвалась она тоже шепотом.

— Где наши? Скажи!

— Там! — говорит женщина. — В Богдановке.

Этот краткий ответ с меня как будто бы свалил тяжелый могильный камень, который четвертые сутки давил, угнетал мое сознание.

Я вскакиваю, хватаю свой вещмешок и бегу к друзьям.

— Ребята! Вставайте! — шепчу я, расталкивая товарищей. — Вставайте! Наши в Богдановке, давайте быстро туда! Живо! — бормочу я им.

Они, очнувшись, очумело смотрят на меня. Гречина продолжает лежать, косясь недоверчиво, а Александр сел и смотрит испытующе мне в лицо.

— Что вы вылупили глаза? Сейчас же, немедленно, пока не сошел туман, бежать в Богдановку! — со злостью продолжаю я, поняв, что мои друзья не верят мне, считая, что я, лежа в своем «гробу», сошел с ума.

— Тетки сейчас пробежали туда! — добавляю я, сердясь.

Малиновский смотрит на меня в упор, медленно-медленно поднимает руку, потом решительным взмахом опускает ее и говорит резко:　

— А! Давай! Веди!

Мы бросаемся напролом в сторону Богдановки. Путь преграждает ров, заполненный водой. Идем вброд через него. Ноги вязнут в иле. Вода достигает пояса… Пить! Нагнувшись, хватаю на ходу воду пригоршнями и жадно пью. Выскочили на ровное