Треск автоматов остается где-то позади. Временами мы обходим воронки от снарядов и авиабомб. Вдруг наш путь наискось пересекает кабель. Чья связь? Наша или немецкая? Медленно, неуверенно мы идем по проводу. Куда он нас приведет? Справа выплывает из тумана груда пустых ящиков от артиллерийских снарядов. Все мы, как сговорившись, бросаемся к ним, хватаем лихорадочно трясущимися руками один из ящиков и читаем ошеломляющее, радостное: «5 штук».

— Наши! На-а-ши! — вполголоса поем, да-да, поем мы от восторга и бежим вдоль провода. Из тумана вырисовываются силуэты вековых деревьев Богдановского парка.

И совсем-совсем близко видим мы нашего, дорогого, родного советского воина…

Сможет ли тот, кто сам не пережил освобождения из фашистского ада, кто не знал мук лагеря смерти, кто не прошел такого чистилища огнем, какое довелось пройти нам при переходе фронта, понять до конца те чувства, которые испытали мы, встретив в тумане этого советского солдата?..

Было радостно за себя, за своих товарищей, за своих исстрадавшихся родных, было неизмеримо радостно, что осуществилась твоя выстраданная мечта и, вместе с тем, было горько — да, да! — было очень горько за всех тех, кто лежал в братских могилах Хорола и не дожил до такого счастья…

Взволнованный не меньше нас и даже чуть смущенный, солдат посоветовал нам идти в Бурбино.

— Здесь, в Богдановке, — сказал он, — будет еще бой.

Как бы в подтверждение его слов, где-то поблизости, в тумане, разорвался тяжелый снаряд и зашелестела градом падающая сверху земля.

И мы пошли в Бурбино — к своим. Жив ли ты, безвестный молодой солдат, встретивший у села Богдановки в сентябре 1943 года троих грязных, мокрых, измученных, безмерно счастливых от встречи с тобой людей, вышедших из фашистского ада? Ты, быть может, нас и забыл, — много таких встреч у тебя было по пути до Берлина, но мы-то тебя не забудем вовек…

По дороге мимо нас, взволнованных, радостных, потрясенных, идут военные части.

На плечах советских солдат и офицеров еще не виданные нами погоны. На груди многих солдат рядом со знакомыми нам боевыми орденами, красуется новый орден — Отечественной войны. И как знамя, над могучим строем бывалых, обстрелянных солдат, мстителей и освободителей, реет тоже незнакомая еще нам волнующая песня:　

Вставай, страна огромная,　

Вставай на смертный бой С фашистской силой темною,　

С проклятою ордой!　

Песня зовет, влечет, тянет в строй.

…Выпало и мне, как и моим товарищам, великое счастье встать снова в строй и участвовать в великих освободительных походах родной Советской Армии. Я прошел солдатом Украину, Молдавию, Румынию, Польшу, Германию, Чехословакию, Австрию. Видел я много бед и горя, которые принес немецкий фашизм людям. Видел я и тяжесть расплаты которую понесли фашисты за свои черные дела…

Видел я и многие тысячи радостных, ликующих, безмерно счастливых разноязыких людей, освобожденных Советской Армией от фашистской неволи. Не забыть никогда мне их счастливых, заплаканных лиц!

Кому, как не мне, — человеку, пережившему все беды и муки фашистского плена, понять их безмерную радость освобождения, их безграничную благодарность к своим избавителям и спасителям!

Да пусть не будет коротка память у народов, освобожденных Советской Армией от фашизма!

Пусть не забывают они, что такое фашизм и война!

Эпилог

И время шло. И с той поры над ними　

Березы, вербы, клены и дубы

В который раз листву свою сменили.

(А. Твардовский.

«В тот день, когда окончилась война»)

ИДУТ и идут годы. Перебирая иногда военные реликвии, подолгу смотрю, задумавшись, на пожелтевшие, затертые листки с рисунками, сделанными в лагере смерти…

Нет, я не оставил мысль создать серию рисунков о людях Хорольской Ямы, но все откладываю ее, потому что не нашел изобразительного языка для нее. Но я уже в годах и начинаю понимать, что нельзя мне откладывать задуманного дела: я должен выполнить его в меру своих сил.

Чувство невыполненного долга начинает угнетать меня. Думаю и думаю о серии.

В ненастные ночи в шелестах, свистах и стонах ветра я слышу отдаленные, нестройные шумы и гулы лагеря. Словно приглушенные минувшими годами, доносятся до меня гомоны тысячных толп и вызывают в душе отзвуки давным-давно пережитых чувств и настроений. Мнится, обступают тебя плотной стеной погибшие в лагере товарищи, смотрят на тебя они строго, с укором и спрашивают: «Что же молчишь ты, товарищ?»　

Тревожит и побуждает к работе зловещая тень фашизма, что снова стала подниматься над Западной Германией. Снова там забряцали оружием «большие эсэсовцы», зингеры, миллеры, нидерайны, гансы, судеки. Я работаю над серией.

Первые рисунки серии «До последнего дыхания» тепло принимаются зрителями на выставках. После опубликования некоторых из них в печати, я получаю письма от бывших узников Хорольской Ямы, которые убеждают меня продолжать работу над серией, советуют углублять и расширять ее.

Слова теплого участия и одобрения товарищей, чей суд для меня особенно дорог, воодушевляют в труде.

По настоянию товарищей я пишу и эти воспоминания.

Осенью 1960 года я еду в Хорол, В Киеве, городе моей юности, я встречаюсь со своими друзьями Гречиной и Малиновским, с которыми не виделся с 1946 года.

Из Киева еду в Хорол по автостраде Киев — Харьков.

Асфальтированная дорога проходит вдоль бесконечной аллеи деревьев, одетых а золотые наряды осени. Груды опавших желтых, оранжевых, красных, зеленоватых листьев окаймляют, как кайма украинского килыма, серую ленту дороги. В ворохах осенних листьев временами мелькают лужицы; в них, словно в зеркале, отражаются белоснежные стволы березок.

Как бесконечная ковровая дорожка стелется автострада перед автобусом, и за окном его сменяются одна за другой картины украинской осени. За быстро мелькающими золотыми лиственными деревьями, холодно-голубыми сосенками, ярко-красными и малиновыми кустарниками медленно проходят мимо бескрайние охристо-золотые полосы убранного хлеба, черные полосы только что вспаханной зяби с островками осенних деревьев и кустарников, сине-зеленые капустные полосы.

На полях работают люди. Ставки и озера белы от тысяч гусей и уток, голубеют оросительные каналы с отражающимися в их глади небесами, пестреют села красными и серебристо-серыми новыми черепичными крышами, повсюду животноводческие фермы с ветряными двигателями. Много вижу я по селам вновь строящихся домов и заложенных новых садов.

Давно залечила раны Советская Украина. Но как напоминание о том, каких усилий, каких жертв стоила нашему народу Победа над захватчиками, как напоминание о том, от каких кошмаров избавлены народы, благодаря победе советских