Карп Пантелеевич тоже не знал, что я был до войны активным комсомольцем и состоял в истребительном батальоне.

Горпинченко попал в плен тяжело раненный в ногу: у него была разможжена пятка, и он после выздоровления остался хромым.

Кем был Карп Пантелеевич, я узнал только тогда, когда встретил его в 1943 году с погонами подполковника на плечах.

Встретив и расцеловав меня, он спросил:　

— А как твои рисунки?　

Я очень жалею, что после Хорола, во время войны, мы потеряли друг друга из виду.

Где ты, и жив ли ты, дорогой Карп Пантелеевич?　

В Хороле я снова встретился с Гречиной и А. Малиновским. Мы знали друг друга хорошо, жили одними помыслами и скоро сдружились. Гречина и Малиновский были расконвоированы немного раньше меня.

Гречина работал архитектором. Играя на тщеславии гебитскомиссаров, хозяйничавших в городе, и используя то обстоятельство, что они очень часто сменялись, Гречина предлагал каждый раз вновь назначенному начальнику проекты перестройки его личной квартиры в более пышном и великолепном виде, чем она была у его предшественника. Все фашистские чиновники клевали на эту удочку. Со всех участков снимали рабочих, столяров, альфрейщиков и бросали на коренную перестройку апартаментов гебитскомиссара. Как только его переводили в другой город, Гречина все начинал сначала: опять новый проект, опять перестройка и опять появляется новый начальник, полный рвения переделать, перестроить на свой вкус особняк.

— Я, Женя, — говорил мне Гречина, — делаю так, что люди, которые должны ремонтировать и строить мосты или объекты военного значения, переоборудывают апартаменты начальников. Мы, по сути, толчем воду в ступе. Кроме того, люди, которые вместе со мной работают, считаются занятыми, поэтому их не угоняют в Германию.

Малиновский работал техником. Его служебная обязанность была — определить необходимость порубок леса для тех или иных построек в селах Хорольского района. Он, по сути, сохранял наши леса, — наши, а не немецкие…

На каждом шагу в Хороле мы наблюдаем тайное, а иногда и открытое сопротивление фашистским властям.

На различных работах и в городе и в селах чувствуется постоянный, повсеместный саботаж.

Наша соседка Александра Ивановна Савенко целый год прятала от отправки в Германию свою невестку Таню.

Все в городе были взволнованы случаем, когда колонна девушек, шедшая под конвоем на станцию, вдруг запела песню о Родине. Страстная патриотическая песня звучала вызовом палачам и ободряла идущих по обочине дороги плачущих матерей.

В селе Софино Хорольского района три полицая пришли в хату, чтобы взять проживавшего там парня, бывшего солдата-окруженца, и увезти его в Хорол для отправки в Германию. Когда полицаи предложили ему одеваться и ехать с ними, парень украдкой взял со стола нож.

Полицаи посадили арестованного в сани, двое сели по бокам, третий стал править лошадьми. В поле арестованный сильными, точными ударами ножа убил наповал сидящих рядом полицаев. Правящий лошадьми, увидев это, соскочил с саней и бросился бежать. Парень схватил винтовку одного из убитых полицаев и с первого выстрела уложил и третьего.

Вся жандармерия и полиция была поднята на ноги. Но беглец как в воду канул.

Не нашли также фашисты и кочегара одного из хорольских учреждений, который на пощечину офицера ответил сокрушительным ударом лопаты.

В Хороле издавалась украинская националистическая газета. Редактором ее был некто Ткаченко.

Газета всегда вывешивалась под стеклом у редакции. Я читал в ней официальные сводки немецкого командования, по которым можно было иногда узнать правду о фронтах, как ни пускали в них туману гитлеровские писаки.

Я дивился глупости редакции. Она время от времени опубликовывала анонимные письма, авторы которых страстно ругали, проклинали предателей Родины. Опубликовав письмо анонима, националистический писака невразумительно, неубедительно доказывал, что «пан аноним» неправ в том-то и в том-то.

Газетка давала трибуну советским людям, которые клеймили предателей — националистов, полицаев, власовцев.

Редактор Ткаченко однажды предложил мне пойти в газету художником. Он обещал мне «золотые горы», паек немецкого солдата и прочее. Я почувствовал, что петля захлестывается на моей шее, и думал уже, что мне придется очертя голову бежать из города.

Но редактор, после того, как я решительно отказался, отстал от меня. Каково же было мое изумление, когда через несколько лет я узнал, что Ткаченко работал в националистической газете по заданию обкома партии, как подпольщик. Тогда мне стали понятны и «письма анонима».

Золотые горы масла и яиц обещала мне и церковная община Хорола, которая, увидев мои декорации церкви к спектаклю «Вий» Гоголя, безуспешно убеждала меня расписать хорольскую церковь в таком же духе.

Наша тройка — Гречина, Малиновский и я, — сговорившаяся бежать вместе, внимательно следит за продвижением фронта. Мы читаем попадающие к нам изредка в руки советские листовки, сброшенные самолетами, — они рассказывают правду о ходе войны. Научились мы узнавать правду о фронтах и по официальным немецким сводкам, неуклюже маскирующим поражения фашистской армии.

Наконец, ставка Гитлера сообщила, что «идут ожесточенные арьергардные бои между Доном и Днепром». И наконец (о, радость!), стекла наших окон начали изредка дребезжать от далеких, еще не слышимых взрывов. Фронт приближается! Нужно готовиться!

Мы решили выкопать убежище на территории бывшего Хорольского лагеря, чтобы спрятаться на случай насильственной эвакуации. Сделали уже крышку из фанеры, которая должна была маскировать вход в наш тайник, облюбовали место, но все вышло иначе.

Снова у своих

НЕОБЫЧНОЕ смятение охватило фашистов. Вздымая уличную пыль, грохоча гусеницами, мчатся мимо нас запыленные немецкие танки, автомашины с молчаливой пехотой (где же ваши ликующие крики 1941 года, господа немцы?!), тарахтят по обочине, вежливо уступая дорогу своим драпающим господам, подводы с немецкими прихвостнями, удирающими от гнева своего народа. Вся эта банда устремляется на Семеновский тракт, ведущий на Кременчуг, к Днепру.

На заборах наклеены какие-то объявления. Их читают молчаливые, угрюмые хорольчане. Подхожу и я: «Приказ немецкого командования. Все население города должно завтра к 12 часам эвакуироваться по направлению к городу Оболонь. Не выполнившие приказа будут расстреляны». Бегу домой, хватаю заранее приготовленный вещмешок, в котором лежит еда, лопата с короткой ручкой и кусок фанеры, заготовленный для крышки убежища, и лечу сломя голову к Гречине. Там уже Малиновский, и тоже с рюкзаком.

Совещаемся. Считаем, что сегодня ночью будут собирать нашего брата — будущих солдат. Сейчас же, немедленно вон из города!

Нам с