* * *

В пору весеннего водополья под самую Маковку — так звали старую церквушку, — подступала вода. Крутые волны бились о берег с такой озверелой силой, что вздрагивали врата деревянного храма, уныло стоявшего на холме у погоста. Пенные брызги обхлестывали покосившуюся паперть и замшелые каменные надгробия погоста.

Половодье не останавливалось перед Маковкой, не кланялось ее крестам, оно врывалось в глубокий овраг, ведомо катилось дальше, заполняя заброшенные выработки кирпичных сараев. И вот уже на просторах Малой и Большой гати вьются крикливые чайки, а под ними блескучей рябью играют волны. Вода, отделив деревню Быковку и северо-западную окраину Юрина от его державного центра, от рынка с богатым рыбным и хлебным торжищем, пошла дальше, еще дальше. Из Быковки сюда можно переправиться только на лодках — чем не заморская Венеция!

Полые воды, — а они подходили сюда почти каждый год, — заполнив Сомовскую торфяную низменность и, обогнув большое сельское кладбище на горе, затапливали березовую непролазнь Отарского болота до Самсоновой мельницы; дальше — через кочковатые пологи Бардинского бора, соединялись с необъятно широченным разливом уже за Полянкой. Село Юрино превращалось таким образом в два островных поселения, соединенных мостами через овраг.

Водопольное бедствие продолжалось недолго: полторы-две недели. Вода убывала, обнажая не только все бесчинство стихии, но и необозримо бескрайнюю пойму Волги, проснувшуюся от зимнего сна, умятую и вздохнувшую полной грудью. Ни в какое иное время года речная пойма не бывает так хороша собою, безумно щедра и ласкова, как после схода полой воды, когда реки, озера и старицы встанут в межень. И тут перед пытливым взором человека раскрывается великая и старая, как сам мир, тайна поймы: грива, — зеленый, весь в цветах луг в низине, — цепочка стариц, длинных, как коровы языки, озер и малых лягушиных бакалдин. И снова грива, луг, цепочка стариц. Так до самой береговой линии.

Волга, как единая часть Планеты, живущая по ее законам, веками бежала с севера, круша и подминая под себя лесные дебри, болота, могучей волной поднимала пески, выстраивая из них рубежи-гривы, для еще более мощного рывка вперед, к неприступным горам...

Большое водополье преображало пойму: умытую и прибранную отдавало ее ветру и солнцу. И тогда атласной, терпко пахнущей зеленью одевались красноталы и кустарники, в розовой дымке цветения тонули куртинки колючего шиповника. Дни и ночи без угомона пели птицы, занимая места гнездования. А в старицах и озерах наступало время карасиной любви — нерестились карась и линь. В еще не просохших заилиных понизях в сочный рост подымались дикий лук-резанец, сладковато кислый щавель — наступала долгожданная пора вольной вольницы для босоногой, изъеденной голодными комарами ребятни. Но радость и жадным комарам умалить не под силу.

Так все и было почти от сотворения мира, пока не поглотили эти данные Богом земные богатства гнилые воды Чебоксарского водохранилища. И как же это подшутил над собою сам творец на земле, человек, безумно отняв у себя все, чем жил, все, что кормило, обогревало и радовало его душу. Невозможно подсчитать те невосполнимые утраты, какими наказал он себя, своих детей и грядущие поколения. Ведь даже в глубокую старину не умудренный печатной грамотой русский мужик хорошо знал, что малый ручей, какой лениво струится по равнине, и тот невозможно надежно и надолго укротить, чтобы не потерять всю равнину.

Так кому же стукнула в шальную голову нелепая мысль утопить в грязной воде эту золотую долину — пойму, ежели она так по-доброму, без корысти и жадности обихаживала человека?..

«Рукотворные моря», плотины всякие строить в горах, на больших перепадах, в глубоких каньонах, где не живет человек — там и Бог повелел. А здесь другое дело, давно настала пора пожалеть землю, не уродовать ее, а украсить ее, матушку, защищать лесными полосами. Вот это то, что нужно, только не Чебоксарское большое болото...

Воды, пораженные зеленой, а местами красновато-бурой гнилью — такая вода не пригодна ни скотам, ни диким зверям, ни птицам — никому! Человек от такой воды безнадежно хиреет и умирает, едва достигнув зрелого возраста.

* * *

Монополисты, а Чебоксарский гидроузел — типичный монополист со всеми присущими ему атрибутами — откуда бы они не происходили, каким бы не молились богам — им нет дела до забот и страданий простых людей. У них свои интересы. И какое им дело до того, что водохранилище поглотило только в Юринском районе 15 населенных пунктов, среди которых такие деревни, как Бардицы, Липовка, Мелковка, Анчутино, добротно простоявшие не одну сотню лет. Здесь рождались, жили, трудились и умирали деды и пращуры многих поколений — это же обетованная земля человечества, здесь формировались традиции, неповторимо первородный язык и культура народа. Все это хранит теперь только земля, о которой, к стыду нашему, перестали заботиться, отдав ее на поруганье бесам нового времени.

Ведомо ли молодым людям района, управителям и чиновникам, что такие деревни, как Бардицы, Липовка и Мелковка много старше самого Юрина. Это были изначальные поселения русских людей, не отмеченные в летописях монастырских старцев. Избы вековухи, срубленные из кондовых бревен, обустроенные, крытые дранкой подворья, расчищенные огнем и мужицкой силой пашни и огороды — такими были эти деревни.

Во многих утопленных деревнях благотворно существовали, открытые еще до войны 1914—1918 годов земские трехклассные училища. А в Липовке, кроме училища — своя старообрядческая церковь.

В сельских школах учили не хуже, чем в городе, спрашивали строго. Ивашки и Маряшки прилежно осваивали премудрости арифметики, познавали волшебные таинства русского языка, славянской письменности и чтения «Закона Божия», учились красиво писать. Школа в деревне — это и свой театр, зала для лицедейства, куда по праздникам шли кто с гуслями, кто с «тальянкой», кто с трехструнной балалайкой или тростниковой дудочкой. Народ умел жить, справлять праздники и веселиться. Но когда возникали опасности, достойно и всем миром мог постоять за себя, за свою честь и достояние свое.

Многие годы Бардинские и Липовские мужики вели земельную тяжбу с именитым, всесильным помещиком Шереметевым. И спор-то шел всего только о пастбищах и чащобных неудобицах. И ведь добились своего, не уступили даже перед законом, который был писан не для мужиков, а для господ.

И вот нет уже этих старых опорных деревень, а люди, жившие в них, разлетелись по свету вместе с