На место разрушенного нашим безумием старого села Сумки, что стояло на правом, гористом берегу Волги, каждый год приезжают ни весть из каких далей бывшие его жители с детьми, внуками и правнуками. Служат молебен у памятного камня, где стояло село. Вспоминают, спрашивают друг у друга, отыскивают могильные холмики, на склонах горной гряды, где еще на памяти стариков буйно цвели яблоневые сады. И плачут, плачут, поминая недобрым словом тех, кто придумал варварскую идею разорять под корень старые деревни и села. Удивительно — село сравняли с землей, а церковь осталась стоять у берега. Кому-то, видимо, очень хотелось, чтобы она ушла на дно водохранилища, сотворив еще одну легенду о чудном граде Китеже. Но церковь и по сей день стоит одиноко у самого приплеска грозного «Окиян-Моря», бездумно созданного человеком. И службу, как ей положено, отправляет в ней старенький протоиерей — в прихожанах недостатка не бывает: кто прибывает издалека, кто из близлежащих марийских деревень. По большим и престольным праздникам возле церкви шаркаются автомобили с номерными знаками, чуть не всего бывшего Союза Советов.

Помолившись, подышав горным воздухом, паломники покидают родное место до следующего года памяти — так уж с далекой старины заведено у православных людей.

* * *

Невосполнимый урон нанесен пахотным землям: многие тысячи гектаров окультуренных, ухоженных полей превратились в неудобья и болота. Более того, пострадало прекрасное, высокопробное золото этих краев — леса. По первоначальному плану к затоплению приговорили 46 тысяч гектаров из 83 тысяч, числящихся за Юринским лесхозом. По всякого рода инструкциям полагалось хотя бы элементарно очистить площади, приговоренные к затоплению. Вот тут творилось нечто невообразимое, подобное нашествию диких пришельцев. Во весь мах руки, они самочинно врубались в сказочное Берендеево царство. Но выбирали только спелую корабельную сосну и пригодную для строений ель. Все остальное, попутное (береза, осина, сосна и ель, не достигшие зрелости) тут же, с необъяснимой поспешностью, по-воровски от народного глаза, сжигали в гигантских кострищах, бульдозерами зарывали в землю — ни государству, ни людям — пусть гниет и превращается в прах!

В этой, так называемой зоне затопления, и до сей поры можно увидеть уныло скорбные плешины, на которых еще недавно шумели леса, сейчас ничего не растет — это очаги страшной эрозии и питомники всевозможных вредителей.

А там, куда вползла непрошенная вода, затопив равнину местами не выше, чем по колено десятилетнему подростку, превратила всю огромную акваторию в несудоходное болото, непригодное даже для обычных в этих местах осиновых долбленок — ботников.

Догнивающие стволы берез и осин стоят, как страшные распятые с обломанными вершинами, покосившиеся, готовые вот-вот рухнуть в зловонную жижу разложившихся таких же деревьев, упавших ранее и давно отравляющих воду. И это там, где еще не так давно вольно расстилались прекрасные заливные луга...

К осени вся Волжско-Ветлужская пойма напоминала собою живописное полотно, сотворенное волшебной кистью художника Васнецова. На лугах аккуратными рядами стояли стога сена, каждый стожок был заботливо огорожен плетнем из молодого, гибкого тальника и дуба вместе с густотой листвы на ветках. Эти стога, устремив в пространство стожары, стояли до Великого поста, как щиты русских витязей, оставленные на поле жестокой битвы. Под стогами, а то и между пластов плотно улежавшегося душистого сена, дикое зверье устраивало надежные зимние лежбища — вольготно и сытно жилось на лугах. А когда на Волге и ее притоках наступала пора ледолома, из поймы все вывозилось, а вот зверье не всегда успевало унести ноги подальше от нашествия большой беды и тогда …

Так было и, к сожалению, ушло от нас навсегда. Люди только сейчас начали понимать, что они потеряли. И вот уже нечем кормить домашний скот. Животноводство, которое всегда было здесь первостепенной отраслью хозяйства, пошло под нож. А ведь только в Юрине было когда-то пять табунов, насчитывающих тысячи голов крупного рогатого скота, принадлежавшего рабочим ремесленного поселка. Большая часть пойменных лугов принадлежала крестьянам соседних деревень — значит, они потеряли во много раз больше, чем юринцы. Но было бы ошибкой думать, что жители этих мест потеряли только сенокосные угодья. Это не так.

Пойменные заросли кустарников многие десятилетия давали кожевенному промыслу села Юрина высококачественный дубильный материал — кору тальника и дуба. Люди, а особенно дети, лишились изобилия: ягод черной смородины, ежевики, черемухи, плодов шиповника, цветов...

И это не все. В пойменных лугах насчитывалось не один десяток больших и малых озер, в некоторых из них мощно били донные родники, поэтому вода была хрустально чистой, люди пили ее не кипяченой. Не все озера отличались большими глубинами — это старицы, оставшиеся от основных речных русел, но во всех, или почти во всех водилось великое множество, так называемой, «жилой» рыбы: щуки, окуня, сороги, карася и др. И только в двух-трех не слишком глубоких озерах в многоснежные холодные зимы наблюдались заморы. Местные рыбаки уже заранее знали, какие озера поджидает эта беда. И не упускали случая.

В начале 20-х годов — в стране все еще свирепствовал голод — в феврале начался замор в Юринском озере. Широкой, но вытянутой протокой подходило оно к самой Волге, но ручей, соединяющий его с рекой, был слабым и маловодно тихим. С западной стороны в озеро вливались — и тоже по ручьям — воды двух озер: Черного и Кабацкого, загрязненных кожевенно-заводскими сливами. Сюда же втекала по ручью вода из сильно заиленной Старой Ямины, где круглый год женщины стирали и полоскали белье и рабочую одежду.

Когда рыба начала задыхаться, она большими косяками плыла к берегам, к промоинам у самой кромки льда, откуда все еще поступала в озеро ничтожная малость кислорода. Рыба заполняла проруби, где ее вычерпывали сачками и даже лопатами выкидывали на снег. Это был великий рыбий замор, страшная, почти непоправимая беда. И люди пользовались ею не ради спасения рыбных запасов — как можно больше пробить в ледяном панцире окон, чтобы озеро могло нормально дышать. Нет — многие, даже не рыбаки, простые обыватели поселка целый день возили метровых, еще живых, не успевших уснуть щук, уложенных на салазки и увязанных веревками, как поленья дров.

Нельзя сказать, чтобы этот случай кого-то напугал, кого-то заставил задуматься — люди давно привыкли брать у природы все, что можно, не задумываясь. Но как знать...

Начиная с 30-х годов Юринское и Бардинское озера поздней осенью перед ледоставом облавливались неводами и ставными сетями, чтобы не повторилось