Снегопад утихает. Стряхиваем друг с друга снег, и пока отстойник не заполнился, сбиваемся в отдельные кучи, грея друг друга теплом своим. И вдруг видим за проволокой знакомое ненавистное лицо.

— Артур на элеваторе!

Да, это он: тяжелая челюсть, глубоко посаженные маленькие злые глаза. Тепло одет. В руках увесистая палка, почти дубина. Лицо разгорячено выпитой самогонкой.

— Он, с-собака! Он, мерзавец!

Артур — одна из наиболее мрачных фигур Ямы. Злобный, гнусный выродок, предатель из немцев советского подданства, он с первых же дней прославился своей ревностной службой. Вооруженный палкой, с повязкой полицая, делающей его абсолютно безнаказанным, он без всяких причин и поводов садистски бьет заключенных, отбирает у них обувь и одежду, чтобы обменять на самогонку. Трудно перечесть все его преступления перед народом, перед Родиной! И сейчас Артур здесь. Видно, его перевели из Ямы на элеватор.

Артур, встречаемый и провожаемый взглядами ненависти, зло ухмыляясь, проходит мимо проволоки, разделяющей лагерь. Видимо, довольный своей мрачной популярностью, он идет к раздатчикам. Минуя их, врывается в отстойник и начинает исступленно бить дубинкой кого попало и по чему попало. Многие обессиленные, еле передвигающиеся узники валятся замертво от зверских ударов пьяного садиста. Артур беспощаден. Пулемет на вышке, поводя своим черным стволом, сопровождает его «рейд». Безнаказанность распоясывает его скотские инстинкты. Его захватил исступленный, дикий восторг; «Бить! Бить! Би-и-ть!» Он осатанел. Задыхающийся от бессмысленной ярости, крушит все на своем пути.

И вдруг вместо того, чтобы бежать от него, все, захваченные единым могучим порывом, устремляются к нему. Артура окружает плотная стена измученных узников.

— Ты предатель, Артур!

— Иуда, сукин ты сын!

— Продажный пес!

Разъяренный Артур бьет дубинкой по парирующим удары рукам, по костлявым, худым плечам, по головам и кричащим лицам.

Кто-то замертво упал на землю…

— Ни дна тебе и ни покрышки, паскуда Артур!

Кого-то, оглушенного, подхватили на руки товарищи.

— Осиновый кол тебе в могилу, иуда проклятый!

— Вы здесь получаете по черпаку баланды! Вы у меня будете получать по полчерпака — как в Яме! Коммунисты… — исступленно, по-немецки и по-русски, ревет Артур, раздавая направо и налево удары,

— Палач проклятый!

— Гнусный выродок! Зверюга!

Бледный от гнева, Костя кричит больше и громче всех.

— Шкура продажная! Садист проклятый!

Отведя душу криками, я начинаю беспокоиться за Костю: слишком заметно проявляет он свой гнев. Я хватаю его за полу шинели:

— Костя, хватит! Приметит какая-нибудь сволочь, да и самому Артуру в глаза ты много лез…

Вырываясь от меня, через головы людей грозя кулаком Артуру, задыхаясь от гнева, Костя кричит:

— Ты хуже бешеной собаки, подлый изменник!.. Погоди, поставят и тебя к стенке!..

Накал страстей такой, что, забыв и о пулеметах и о каре за расправу, люди вот-вот растерзают изменника. Он сам это, по-видимому, почувствовал. Уже хватаются немощные, слабые руки за палку, тянутся к одежде палача. Еще миг — и повиснут на нем гроздями рычащие, обезумевшие страшные скелеты — люди!..

— В отхожую яму его, гада!!! — повисает над ревущей толпой истошный крик.

Не выдерживает Артур. Дубинкой пробив себе дорогу, он трусливо бежит. До самого прохода лавиной катится за ним разгневанная, бушующая толпа. Выскочив за ограждение, бледный от испуга, Артур молча грозит дубинкой. Из-за проволоки тысячи возбужденных лиц смотрят на него с лютой ненавистью.

— Иди, иди жалуйся, прихвостень!

— Катись, катись, подлюга!

Вытирая рукавом вспотевшее лицо, Артур, плетется к воротам. Пройдя их, скрывается в дверях комендатуры. Ждем расправы. Но никто не выходит. Не видно ни немцев, ни полицаев. Пулемет на вышке молчит. Быть может, немецкий часовой тоже не любит предателей и поэтому не сказал своего «веского» слова?

Как растревоженный гигантский пчелиный рой, долго гудит и клокочет страстями лагерь.

…Наступает рассвет и начинается день лагеря. Из сараев серой кричащей массой вываливаются подгоняемые полицейскими дубинками узники. Над толпами в морозном воздухе витают клубы пара.

От сараев через весь лагерь к воротам потянулась длинная процессия.

Заиндевелый часовой открывает сильно скрипящие на морозе ворота. Мимо нас в утреннем морозном тумане, попарно, с носилками в руках, медленно идут и идут, еле волоча ноги, люди-призраки с большими красными шестиконечными звездами на груди и спине.

Темные силуэты костлявых сгорбленных фигур с островерхими развернутыми пилотками на склоненных головах напоминают изломанные, гротескные фигуры средневековых монахов, сошедших с картин Маньяско.

Это похоронная команда евреев. Они несут и несут на носилках и в бочках, висящих на палках, обнаженные, закостеневшие, скрюченные мертвые тела… Наши взоры невольно обращаются к страшной ноше… Бросается в глаза контраст сине-черных заросших лиц и темных рук мертвецов с их изжелта-бледными телами и восковыми ступнями.

Люди проходят, шатаясь из стороны в сторону, к большой яме, выкопанной метрах в пятидесяти от ворот, сваливают в нее тела и возвращаются назад.

Большие глаза пленников из команды — одни измученные, скорбные, другие хмурые, угрюмые — смотрят в землю с тупым безразличием. Некоторые люди-тени поднимают глаза. И тогда видишь не тень, а человека… Читаешь на заросшем худом лице его скорбные думы, безграничное отчаяние и печаль обреченности от повседневного ожидания смерти. Ибо он знает, этот человек, что все гражданские лица еврейской национальности на всей оккупированной территории уничтожаются, и он тоже обречен, но пока оставлен фашистами на муки, издевательства и глумление.

У ямы, заложив руки назад и широко расставив ноги, стоит фашист. Он в теплой шипели и пушистой меховой шапке. Что он делает там? Неужели любуется делами рук своих? У одного из подходящих к яме евреев из окоченевших рук выскальзывают носилки — и труп сваливается в снег. И тогда из-за спины фашиста вылетает резиновая палка и бьет несчастного по спине, по голове, по чему попало. Тот хватает голый труп в охапку и волочет его под градом ударов в яму. Не только для глумления над людьми стоит фашистский ублюдок у ямы! Обреченные евреи из похоронной команды часто выносят в бочках за пределы лагеря вместо мертвых живых узников и тем помогают им бежать.

Мой взгляд на какой-то миг встречается со взглядом впередистоящего. Худое, рыжеволосое, спокойное лицо интеллигентного человека, на минуту оторвавшегося от своих тяжелых дум…

Как много хочется ему сказать!.. И кажется он это понял. Его глаза говорят мне об этом… Миг, и снова нет здесь человека, он снова там, во власти своих мрачных дум.

ХУТОР ГРИШКОВКА

В трех километрах от лагеря — хутор Гришковка. Когда вечереет и стихает ветер, жители хутора слышат леденящий