«Мне Сельянов позвонил, они искали через Союз кинематографистов, кто может помочь по организации на месте. Они-то сначала задумали этот фильм снимать в Якутии, не в Кандалакше. Потом Алексей приехал, администратор и, по-моему, оператор. У них задача была тогда – посмотреть натуру, выбрать, где можно снимать, и провести подбор актеров. Я быстро понял, что к чему, и сказал, что готов помочь. Потом стали по театрам нашим ходить, сначала в Якутский драмтеатр пошли и фактическим там Алексей отобрал основных героев. Потом поехали уже по районам, стали думать, возможны ли съемки в Якутии, через месяц Сельянов мне сказал, что будем снимать на европейском Севере».

В связи с якутским экспериментом Балабанова Астахов вспоминает «Апокалипсис» Мела Гибсона, который вышел в 2006-м и был снят на одном из майанских диалектов.

Знаки

Незадолго до начала съемок Балабанов с другом попал в аварию на подмосковной дороге, но все равно решил запускаться. «Мне очень нравился сценарий, но меня не устраивал финал, где река уносит ребенка в море и ничего нет, – вспоминал Астахов. – Нужно дарить зрителю хоть какую-то надежду, пусть даже это будет обман. Надежду надо дарить – иначе нет смысла жить. Фильм мог быть слишком пессимистичным. Мне нравилось формотворчество, такой сильный, упругий сюжет, и видно, меня это подвело. Если бы я был более принципиальным, я бы просто отказался. Я никакой не мистик, я просто чувствовал, что мы делаем очень хорошее кино, но оно несет отрицательный заряд. Я был против начала съемок. К тому же Балабанов до этого попал в аварию. Он еле говорил. Тем не менее мы начали снимать».

Группа выехала в Кандалакшу – город на юго-западе Мурманской области. «В Якутии, во-первых, сама природа сложная и экстремальная, а во-вторых, обойдется дорого – привезти столько… – вспоминал работавший на картине якутский режиссер Алексей Романов, который в 1986 году сам снял про прокаженных картину “Маппа”. – У меня была задача собрать реквизит, бутафорию. Я ездил по музеям, договаривался, чтобы они одолжили на несколько месяцев, хотя это было сложно. Но многие музеи согласились. Алексей хотел, чтобы все было натуральное. Если есть казан, то нужен железный, потому что на огне же будем готовить, по-настоящему. Инструменты якутские. Потом Алексей сказал, что, возможно, он меня приглашает вторым режиссером, но потом я понял, что второй режиссер – Марина Липартия, а я кем-то вроде режиссера-консультанта был на этой картине. Актеров мы удачно очень отобрали. Моя жена [Екатерина Романова] – этнограф. Когда Алексей был в Якутске, он у нас дома гостил и очень много спрашивал у жены про традиции, обычаи. Я тоже до этого снял очень большую картину, посвященную обрядам и ритуалам народов Саха[14]. Он, кстати, посмотрел эту картину мою, и ему очень понравилось. Сказал, что раза три смотрел, чтобы оттуда получить наш дух». По воспоминаниям Романова, в Кандалакше они первым делом нашли место, максимально похожее на Якутию: «У нас юрты стоят в основном на берегу озер. Мы нашли озеро, куда впадает небольшая речка. Поскольку это северные широты, деревья очень похожи на якутские. Наша задача была выстроить амбар, выстроить юрту, обустроить внутри: антураж, камелек, как по-настоящему было у якутов. И каждый кадр, каждый кадр буквально выстраивали – и с точки зрения драматургии, сюжета, и с точки зрения традиционной правды. Как якуты раньше жили, с учетом того что это деревня прокаженных? У нас как было: если люди заболевали проказой, их бросали, оставляли в деревне, и никто не приезжал. Иногда только родственники могли приехать, оставить еду, и то далеко – прокаженные сами должны были подойти, взять и вернуться».

Художник Павел Пархоменко построил в лесу поселок, привезли утварь из якутских музеев. «Жили в Кандалакше, было очень хорошо, ходили на рыбалку, ловили рыбу, – вспоминает многолетний соратник Балабанова и администратор на его съемках Владимир Пляцковский. – Там была долгая дорога [до площадки]: мы ехали из гостиницы до лагеря примерно час. Были бычок, корова, ее надо было доить. Пришлось нанять доярок. Генератор стоял на площадке, ребята-генераторщики ехали туда, брали доярок и вместе ехали доить и запускать генератор. Нам девочки давали парное молочко. Провели гирлянды – к коровнику, к туалету, к гримерным, костюмерным, ребята поставили баньку, в которой можно было помыться: был сложный грим – больные проказой. Когда банька нагревалась, девочки вешали костюмы на просушку».

Воспоминания Пляцковского, скорее, идиллические, но Астахов утверждает, что сложности начались почти сразу, и рассказывает о целой череде событий; подмосковная авария Балабанова – только одно из них. «Были постоянно знаки, – говорит он. – Мы преодолевали какие-то невероятные трудности. Одна из главных: сняли все, что должны были снять осенью, и ждали снега. Тридцать дней ждали снега. Группа сидела в Кандалакше, народ спивался. А снег уже должен давно быть – за Полярным кругом, в ноябре. Дождь идет, и все. Много таких знаков было. Людей много болело. Я возил на машине девочку в Мурманск, летел со страшной скоростью. Несколько раз возил бабушку. Там же не вызвать скорую, и когда она еще приедет? Лучше я в один конец съезжу. Было много вещей, которые мы преодолевали. Мы очень старались. Все делали честно и бескомпромиссно. Самым <серьезным> знаком стал финальный кадр, который мы сняли с Лешей. Нашли место, где река впадает в озеро, и в озере – три острова. Я очень обрадовался – потому что не получалось только море и только небо, как хотел Леша. Пригнали из Белоруссии двадцатипятиметровый кран, приехали, сняли этот кадр – он получился. Но получился как? По-Лешиному: туман и островов не видно. Я чуть не на коленях стоял: “Леша, давай снимем кадр, где есть острова. Вот будет кино, встанет вопрос о том, что оно слишком пессимистичное, ты вынешь этот кадр из загашника. А если что, просто выбросишь его в корзину”. Я его уговорил. Это было километров пятьдесят от Кандалакши, утром приезжаем, привозим куклу ребенка – а все заснежено. Замерзло наше озеро. Это было накануне той печальной съемки».

Авария

Автокатастрофа произошла 20 ноября 2000 года