Неполиткорректный «Кавказский пленник»

«Я думал, что на войне две правды – одной стороны и другой, а получилось не так, получилось, что их гораздо больше, – говорит Балабанов в фильме Шепотинника. – И те, кто рядом с войной, один и тот же факт излагают совершенно по-разному. Меня там загрузили информацией, и я решил, что все правильно сделал: вот война, а дальше сами судите».

В фильме Балабанов дает слово и Ермакову, ожидающему суда за преступления в отношении мирных жителей (рядовые всегда оказываются крайними), и Аслану, с презрением рассуждающему о русских слабаках, и «либеральной журналистке», которая предполагает, что резкие оценки Ивана вызваны его озлобленностью. В картине Шепотинника Сельянов вспоминает уже реальную журналистку (не названную по имени, но это Елена Масюк), которая долго занимала прочеченскую позицию, но потом сама оказалась в плену и впоследствии называла своих похитителей «нелюдями». «[Понятно], чего стоят идеология и оценки, не обеспеченные опытом, – говорит у Шепотинника Сельянов. – Идеологии здесь нет, здесь есть опыт – тайна жизни, к которой хочется прикоснуться».

«Мне люди интересны, которые там живут, – говорит Шепотиннику Балабанов. – <…> Мы стали слабыми, а свято место пусто не бывает. Так же произойдет и с нами, с Америкой и всеми делами. Сейчас показывают по телевизору талибов[13], а я с ними жил – им насрать на телевизор. У них энергии много. <…> Ты вот сядешь в самолет [чтобы его взорвать]? И я не сяду, а они садятся. Ваххабизм проникает, ислам на семь веков моложе христианства. Но я про это не хочу кино снимать».

Сам Балабанов называл свою картину «неполиткорректным “Кавказским пленником”». «Картина честная, Лешина картина, его позиция, и во многом я с ней согласен», – говорит Астахов. Он же описывает один из эпизодов «столкновения цивилизаций» на съемках: «Нас в горах возил на камервагене некий татарин по имени Славик, хороший парень. Утром и вечером молился на коврике. Ели мы там все время говядину и баранину. Целый месяц, она уже приелась. Потом спустились вниз. Во Владикавказе у нас был эпизод, когда герои в кафе говорят с особистом по поводу выкупа, и там рядом жарят шашлыки. Балабанов попросил, чтобы шашлыки были только свиные. Запах невероятный, слюни у нас текли. И когда закончилась съемка, мы подошли к этим шашлыкам, а Славик уже был там и поглощал свиной шашлык. Я ему говорю: “Сла-а-авик! Как же так?!” Он мне в ответ: “Я все понимаю, но так вкусно, так вкусно…” Смешной эпизод. А в основном – хорошая была работа».

В отличие от «Братьев», «Война» не вызвала бурных дискуссий. Позиция Балабанова в начале нулевых была определена – критика считала, что его безвозвратно унесло от поэзии «Счастливых дней» в патриотизм, путинизм, на территорию простодушного народного кино про «силу» и «правду». «Актеры играют хорошо, особенно Алексей Чадов. Больше, честно говоря, сказать нечего. Потому что все остальное – это то, о чем всегда говорят, когда всплывает фамилия Балабанова: о силе, о правде, о силе в правде и о том, что правда – она у каждого своя, о политкорректности и о неполиткорректности, о брате-один, брате-два, брате-три и сестрах-четыре, о том, что русские своих на войне не бросают, о том, что всем кирдык, и о том, что Данила – наш брат, а Путин – наш президент, и о том, что не брат ты мне, гнида черножопая. Как бы все это важно ни было, но нельзя пять лет подряд бубнить одно и то же. Скучно становится», – писал Алексей Казаков в «Афише», главном молодежном издании нулевых.

Путин появился в одном ряду с Данилой после того, как газета «Комсомольская правда» разместила на улицах российских городов свои рекламные щиты: «Данила – наш брат. Путин – наш президент». «Я участия в обсуждении проекта не принимал и предпочел бы, чтобы этого плаката не было», – говорил в одном из интервью Бодров, в 2001-м году снявший свой дебютный фильм «Сестры», над названием которого много иронизировали. В 2000 году он в числе других деятелей культуры подписал письмо Бориса Березовского (тогда еще не эмигранта) «Россия на перепутье»; в нем предлагалось создать новое демократическое движение – очевидно, для противостояния Путину. Вряд ли кто-то тогда понимал истинные мотивы теряющего влияние олигарха. Балабанов был уверен, что его товарищ вступил в партию по наивности; его Березовский тоже звал, но он отказался. Гораздо сильнее Балабанова заинтересовало предложение снять кино по «Большой пайке» Юлия Дубова, но режиссером картины «Олигарх» в результате стал Павел Лунгин, а одним из сопродюсеров – Сельянов. Премьера «Олигарха» в «Пушкинском» состоялась сразу после Кармадона; на Сельянова в тот день было страшно смотреть.

Кино о кино

Когда пересматриваешь «Войну», этот до сих пор любимый народом фильм, сегодня, замечаешь, насколько для Балабанова он личный. Это проявляется и в мелких деталях (товарищ Ивана после освобождения из плена собирается поступать в Горьковский институт на переводчика), и в параллельном, чисто балабановском метасюжете: «Война» – в большой степени кино о кино. У Шепотинника режиссер с хитрой улыбкой соглашается с вопросом интервьюера: «Фильм ведь не про войну?» – «Не про войну. Человек прочитает, придет – и ошибется».

И в сценарии, и в самой картине, и у Шепотинника упоминается слово shoot, что по-английски означает и «снимать», и «стрелять»; этот факт явно завораживает режиссера и его группу. Открывающие кадры – военная хроника, невольно напоминающая о полевом снаффе, который так поразил Астахова. Драматургически фильм представляет собой видеоинтервью сидящего в изоляторе Ивана, а все основные события – флешбэки. Перед возвращением в Чечню англичанин получает от спонсора камеру и заказ на фильм о спасательной операции. Именно его записи (на самом деле снимал Астахов, как и персонаж Иэна Келли, закрепивший на голову камеру) становятся основаниями для обвинения Ивана в применении силы по отношению к мирным жителям; кино, сохранившее для посмертной