В следующие дни Вера, конечно, попробует поговорить с хозяйкой насчет особенности дрессуры собак, хозяйка внимательно ее выслушает, но помощью, конечно, не воспользуется и пес все так же будет визжать и в час ночи, и в шесть утра, и в двенадцать дня – короче, семь дней в неделю по расписанию.

– Вер, у моих родителей был спаниель, и он был абсолютно неадекватный! Некоторые собаки абсолютно сумасшедшие, и никто не может им помочь, кроме совсем каких-то профессиональных дрессировщиков, и тут ты ничего не сделаешь, – сказал Саша.

– Я читала о том, что мало кто из собак такой от природы, может, процентов пять. И в их таком странном поведении только люди виноваты.

– Ага, вот вспомни, какая была у моих родителей Джессика? Тот случай помнишь, с шашлыками?

– Когда она украла у студентов шампур прямо с мангала?

– Да! Раскаленный шампур! Некоторые собаки сумасшедшие.

Вечером сядут пить чай, и Вера скажет то, о чем она заводила разговор пару раз, полунамеками, но никогда так явно:

– Ты знаешь, я совсем не чувствую себя здесь дома, – скажет Вера за вечерним чаем.

– Воспринимай это как путешествие. У нас же есть конечный план. Вот сейчас с документами доделаем дела и вплотную займемся собеседованиями.

– Да я понимаю, понимаю.

Они еще немного посмотрели сериал и легли спать, потому что Саше предстоит ранний поход в налоговую, а Веру ждал еще один рабочий день, наполненный дисциплиной.

* * *

Мне не нравится, как пахнет в квартире. Только сейчас это поняла. Нет, ничего неприятного, просто этот запах абсолютно чужой. У каждой квартиры, у каждой улицы и уж тем более у каждой страны есть свой запах. Венгрия пахнет корицей и ванилью, Германия – мылом, Турция – чем-то вроде благовоний, Италия – какими-то щемящими цветочными композициями, которые я безуспешно ищу в каждом парфюме. Москва пахнет подогретым на солнце припыленным асфальтом и резиной – летом, подгнившими листьями и сыростью – осенью, дорогими духами и холодным железом – зимой, талой водой ранней весной и смолой с почек и мокрым асфальтом – весной более поздней.

В этой квартире не пахнет плохо, здесь просто мало воздуха, несмотря на то что я часто открываю окна. В гостиной из-за близости кухни пахнет чем-то сладковатым, будто бы стены впитали слабый запах ванилина и сливочного масла.

Уже который день я подхожу к балконной перекладине и долго смотрю вниз. Серый асфальт (кое-где черный от подтеков из трубы неизвестного назначения) кажется то ближе ко мне, то дальше. Случайно задела ногой цветочный горшок и вздрогнула. Интересно, если я уроню его, то сколько продлится падение? Представила, как горшок распадается на осколки, комья земли и белую керамическую пыль. Куда-то в сторону безжизненной палкой падает комнатный (или балконный?) цветок. Одна секунда, две – не больше. А если упадет что-то потяжелее? Наверное, какие-то доли секунды, не успеешь насладиться, тем более что сразу подо мной у соседей патио, некрасиво получится, еще заставят убирать.

Зашла в гостиную, мазнула взглядом по работе Роя Лихтенштейна, лицо на постере, казалось, приняло хищно-хитрое выражение. Размышления прервала подружка Женя, которая вернулась из Китая.

– Где новая глава? – да, я все еще пишу и отправляю текст Жене на рецензирование.

Сказала, что размышляю о финале. Финал героине придумала драматический.

Сами посудите: она попала не в ту в страну, где хотела жить. На родину она вернуться не может, потому что утонула машина, да и муж против. Говорит, что он европеец (шутит ли?), ему нравится маленький город, нравится ходить на хайкинг по выходным и вообще… В целом нравится. В новой локации она не приживается. Во-первых, с ней нет ее близких, друзей уже чертову тучу месяцев. Даже ее собаки нет рядом и теперь уже не будет, потому что машина утонула, а Вилли можно перевозить только на машине, он не перенесет перелета. Да и вообще, нужен ли ему этот перелет? У него в позвоночнике грыжа (и не одна) – кто здесь ему поможет, если что? Есть ли у здешних ветеринаров аппарат МРТ? Так что героиня здесь не приживается, да, она осуждает людей, которые желают пепла своему дому. Она осуждает людей, которые здесь относят пластик в переработку, а дома не могли донести мусор до урны. Хотя почему она их осуждает? Это же хорошо, что люди становятся более осознанными, более культурными, у каждого же свой путь. Или она просто завидует? В общем, героиня буквально не нужна никому ни на родине, ни в Италии – лишний человек.

Экзистенциальный кризис еще: она разочаровывается в людях и теряет надежду на счастье. Она понимает, что ее концепция счастья – миф, у нее нет больше сил сопротивляться, так сказать, судьбе. Потому что все, за что бы она ни бралась, обречено на провал – это первое. А второе – она осознает, что главная русская черта в ней, как говорят неосознанные иностранцы, депрессия, которой она не может больше сопротивляться. И еще нужно по сюжету сделать суицид из-за какой-то мелочи. Чтобы последняя капля была, например, такая: подружка купила вещь, как у героини. Это почти Чехов будет тогда.

Откладываю телефон, захожу в ванную: надо помыть краны. Сажусь на пол душевой, вожу пальцем по кафелю, пахнет свежестью, ощущается сырость. Виллино, я так тебя люблю, и мне так тебя не хватает. Я смотрю на кран с патиной извести, будто измазанный белой краской. Я хочу, чтобы здесь, в этой душевой, было хоть что-то похожее на Виллино, хотя бы только по цвету или по форме, хоть какая-то мягкая мочалка – все равно. Но нет, здесь только серые плиточные стены, стекло и металл, которые плавятся и сливаются воедино из-за капель в моих глазах. Виллино, я так тебя люблю, и мне так тебя не хватает. Я в открытом космосе, лечу в пропасть. Стас говорил, что наш пес – якорь, мешает нам переехать в Европу. Да, он в каком-то смысле якорь – я всегда могла за него зацепиться, чтобы устоять. Я закрываю глаза и представляю его, но изображение не сфокусировано, я не могу ухватить его образ сознанием. Виллино, я так тебя люблю, и мне так