«А это тут при чем?..»

«Тебя это бесит, потому что этим они показывают, насколько им плевать на твои чувства. Им плевать, что тебе будет неприятно, ведь ты для них ровным счетом ничего не значишь».

«Не знаю, что и сказать».

«Тебе лучше вообще ни с кем тогда не общаться. Раз не умеешь!»

«Наверное. Я, если честно, уже и не хочу, чтобы меня в принципе кто-то видел или слышал…»

«…потому что как только они тебя увидят, они что-то у тебя утащат, будь уверена».

«Нет, ну какие сволочи, а!»

«Абсолютные сволочи. Ты вправе злиться и даже быть злой».

«Быть злой?»

«Да, тот, кто одинок, может быть и злым. Ему не нужно держать ответ ни перед кем. Ты даже можешь сказать, что…»

«О, нет…»

«…что существует только одна красота – конвенциональная. А все, что выходит за ее рамки…»

«Нет…»

«…и не красота вовсе!»

«Мы проходили отрицание бодипозитива и утверждение моделей девяностых как эталона красоты в восемнадцать лет…»

«Так это была правда».

«Мы же знаем, что каждый человек красив, не только модели девяностых или все русские участницы конкурсов красоты… Да и вообще девчонки из метро некоторые».

«А вот это чушь полная».

«Если даже и так, эта правда ранит людей. Отношения же ценнее убеждений…»

«А что делают люди, чтобы не ранить тебя? Они просят тебя называть их красивыми, потому что другое их ранит. А что для тебя? Может, кто-то из них побежал печатать рассказ про кота, чтобы ты не чувствовала себя тупой или бесталанной? Потому что ненапечатанный рассказ про кота тебя ранит так же, как и людей затрапезной внешности ранит, когда их называют затрапезными. И поэтому ты должна врать?»

«Ты отстанешь от меня с этим рассказом про кота?! Ты знаешь ответ».

«Ты тоже».

В раковине лежат губки, на полу – моющие средства. А я сижу на закрытой крышке унитаза с мокрым лицом. Такой и застал меня Саша.

– Ты что тут? Все нормально? – из-за двери показалось его испуганное, почти детское лицо. Когда он боится за меня, молодеет лет на двадцать.

– Ничего.

Получилось скорее «ничиво», которое сопровождалось крупной дрожью подбородка.

– Господи! Что случилось?

– Овсов! – срывающимся шепотом пояснила я.

– Что?

– Все из-за Овсова! Он получил офер в Италию!

– Ох… Мне казалось, ты так равнодушно это приняла…

– Мне тоже так казалось! Но потом я поняла! Что люди крадут мою удачу! Ты был прав, когда говорил, что не надо рассказывать! Никому! Про свои дела! Меня просто сглазили, или прокляли, или… – следующие варианты потонули в бульканье.

– Ну что ты… – Саша присел на корточки и положил руку мне на колено.

– Я больше не буду никому помогать. Я отдаю очень много сил людям, а на себя у меня ничего не остается.

Саша вздохнул.

– Я очень рад, что ты это поняла в таком юном возрасте…

– В каком юном! Мне уже двадцать семь…

– Все равно, ты еще очень молода. И если ты поняла это сейчас, то сможешь наконец сосредоточиться на себе. И дальше у тебя все получится, я в этом уверен.

Сквозь снова и снова выскакивающие из глаз слезы я не видела его лица, но знала, что за выражение сейчас в его глазах, в том, как он смотрит на меня, в его взгляде, как выразился бы Юн Фоссе. Что именно было в нем? То же, что и когда я спускалась на первый этаж своего московского дома, выходила из подъезда, открывала дверь его машины и включалась, как электрическая лампочка. Из раза в раз я смотрю на клеточки стеганой куртки с вельветовым воротником, в карие глаза самого красивого разреза на свете и из рок-звезды превращаюсь в человека, которого любят.

В глубине души я, конечно, знала, что ничего у меня не получится. Потому что меня прокляли. Тишину нарушало только падение жидкости в жидкость – наша ванная граничит с соседской, никакой шумоизоляции.

* * *

Утро буднего дня, 06:47 – Саша просыпается от того, что человек за стеной отпирает замок входной двери ключом с таким грохотом, будто это дверь тюремной камеры. Затем она со скрипом открывается, человек заходит внутрь соседской квартиры и размашисто ее захлопывает. Он недолго возится внутри, но этого достаточно, чтобы Саша уснул снова. Тем тяжелее его пробуждение спустя минуту от собачьего лая и визга. Человек помогает соседке выгуливать небольшого спаниеля, происходит это несколько раз в день, но особенно чувствительны выгулы в шесть утра и в два часа ночи. Саша открывает глаза и сразу смотрит на нее: на месте ли его жена Вера, спит ли она или уже проснулась. Она спит, как всегда, с собранным выражением лица, чуть нахмуренными бровями и приоткрытым ртом.

Саша еще некоторое время силится уснуть, как можно плотнее смыкая ресницы, но тут доспехами загремели рольставни, а следом и церковные колокола, это значит, что о сне можно забыть: город проснулся, получили индульгенцию на крики во дворе соседи (на самом деле она им была и не нужна), захлопали дверями автомобилисты, зашумели на дорогах машины, закипела жизнь.

Он нащупывает на тумбочке телефон, какое-то время скроллит ленту, потом выскальзывает из комнаты, аккуратно закрывая дверь, чтобы не разбудить ее. Душ, кофе, рабочая почта, сообщения в мессенджерах, еще и еще. Он сидит в гостиной, наслаждаясь, ему очень нравятся светлые хрустальные утра в этой аскетичной комнате. Саша вспоминает, что сегодня нужно забрать платежную карточку из банка, она готова. Спустя час он слышит из комнаты какой-то грохот и понимает: Вера проснулась. Идет в спальню и открывает дверь:

– Проснулась?

– Да.

– Как настроение?

– Пока непонятно.

«Надо быстро позавтракать и в банк, иначе с часа дня у них обед», – думает он, возвращаясь в кухню-гостиную, и по очереди достает хлеб, сыр, сок, яйца, тарелки, ставит сковородку на плиту и начинает готовить. В кухню-гостиную, шаркая кожаными подошвами тапочек о паркет, вплывает она.

– Вер, я сколько тебя просил убирать чашки в посудомойку и не оставлять их на столе?

– И тебе доброе утро…

– Я загружал посудомоечную машину, эти чашки не помылись…

– И что теперь, обосраться?

– Да почему сразу обосраться, Вера?

– Потому что именно это ты сейчас и делаешь.

И действительно уходит в комнату, хлопнув дверью.

– Куда ты ушла? Иди, сейчас уже завтрак будет! Будешь скрэмбл? – он снова открывает