– Когда меня дирижеры спрашивали про темп, я всегда говорила: играйте, как написано у композитора в партитуре. «А если кто-то из солистов не успевает?» – «Тогда пусть идет домой».

– Нет человека, который бы, увидев меня впервые, не удивился: «Ой, а я думал, что вы высокая». Меж тем у меня 165 см, рост средний, нормальный. Но я всегда танцевала только для зрителей. И сцена мне в этом всегда помогала, возможно, даже увеличивая меня для зрителей. Они всегда и везде воспринимали меня с открытым сердцем. Может быть, поэтому я и живу так долго. И, поверьте, в этом признании меньше всего мистики. Покинув сцену, я не танцевала ни разу. Что-что, а танцевать для себя мне в голову никогда не приходило.

– Если бы у нас был даже один ребенок, у нас была бы другая жизнь. Мы бы заботились только о нем, думали только о нем, жили бы только ради него. А я тогда к такой жертвенности не была готова. Рождение ребенка – это минимум один пропущенный год карьеры. Я была не уверена в том, что, испортив фигуру и пропустив год, смогла бы вернуться на сцену. Риск был огромен. И я не рискнула. И в этом моя вина перед Родионом Константиновичем.

– Я не простила своих врагов и не собираюсь этого делать. С какой стати? За что мне их прощать, скажите на милость? Люди не меняются, это мое глубокое убеждение. И пусть знают, я ничего не забыла и ничего не простила. Вот мстить никому не стану – это уж точно.

– Кротким нравом я никогда не отличалась, а чаще всего была так просто несносна. Всю жизнь этим доставляла массу проблем близким. Но были моменты, когда этот мой несносный характер выручал меня.

– Не помню: мне кто-то подсказал или сама догадалась, но я всегда закручивала советские гривенники в свое трико на бедра, туго притягивая концы тесьмы на талии: трико тогда ладнее сидело. В одежде женщины, а балерины особенно, не может быть никаких мелочей. Поэтому я всегда страшилась не забыть оглядеть себя перед выходом на сцену в зеркале – сочно ли намазан рот, хорошо ли подведены глаза, не то быть мне сегодня на людях бесцветной молью. В одежде и в обуви я кое-что понимаю. Не так обстоятельно и глубоко, как Пьер Карден, но все же.

– Вот я вам расскажу, Мишенька, такую притчу. К старому художнику приехал поэт. Когда они гуляли, старый мастер первым здоровался со всеми встречными. Поэт поинтересовался: все ли эти люди знают мастера? А художник ответил: «Не важно, знают ли они меня, важно, что я знаю людей». Без комментариев: я разделяю такой взгляд.

– Почти вся чеховская драматургия – колдовская драматургия. То, что мы с Родионом Константиновичем к ней приобщились, – счастье величайшее. Пьесы Чехова чрезвычайно глубоки, в глубине своей туманны, но притягательны в той степени, как и любая бездна земная.

– Святая правда: не стань я балериной, пошла бы в драматические актрисы. Был даже момент, когда я собиралась оставить балет, родить ребенка и потом перейти в драму. Рубен Николаевич Симонов даже звал меня в свой театр. До конца жизни он с грустью повторял: «Ты, Майя, загубила в себе прекрасную драматическую актрису». Возможно, он и был прав, этот не самый глупый человек в драматической нашей отечественной культуре. Как знать… Но решающим оказалось то, что я, окончив хореографическое училище, сразу же поступила в Большой театр и у меня с первого сезона появился приличный репертуар. А кто же по своей воле бросает Большой? Так что любовь к балету пришла через работу.

– Не стану кокетничать, в последние годы и даже десятилетия любое мое выступление проходило с неизменными аншлагами. Рискну сказать даже так: не помню своих спектаклей без аншлага. Но, Господи, столько же тумаков и шишек я получила за свою жизнь – этого вам словами не передать. И если устояла, то лишь потому, что умею быть самокритичной. Без этого качества нет и не может быть хорошего артиста. Нужно всегда видеть себя со стороны, не обращая внимания на «хвалу и клевету», и фанатично вкалывать до пота и крови. Только тогда будет толк. Я вам скажу, что перед каждым (буквально!) спектаклем всегда волновалась, как хорошая лошадь перед дерби. Каждый зал меня словно рентгеном просвечивал. Никогда я не выступала «в полноги». Только хорошо, иногда чуть лучше. Балет – такая штука, что в нем каждый день нужно доказывать, кто есть ху. И чем больше похвал, тем к большему они обязывают. Приятно, конечно, осознавать, что несколько десятилетий мои залы никогда не были пустыми, но, черт побери, и трудно было именно так жить, работать. Хотя если действительно откровенно, то по-иному я и не умела.

– Ах, Мишенька, по родине я всегда скучаю. В СССР, потом в России у меня ведь был особый, уникальный зритель. Притом что прошлое тоталитарное общество изрядно покалечило меня, но нельзя же жить с вечной обидой и повернутой назад головой. Хотя иной раз закрадывается мысль: наверное, я все же была дурой, что не приняла в пору расцвета своих творческих сил и возможностей стольких заманчивых, да что там – головокружительных зарубежных предложений. Только мне совесть не позволила тогда сделать решительного шага. Не могла я подводить людей, которые мне безоговорочно верили.

– Мои танцы и мои балеты, Мишенька, люди будут долго помнить. Фотографии и кинокадры придут мне на помощь.

– Париж я «взяла» в 1961 году «Лебединым озером» на сцене Гранд-опера. Мне в этом театре даже предоставили гримерную певицы Марии Малибран, чего ни один гастролер не удостаивался. (Малибран – выдающаяся испанская певица XIX века, меццо-сопрано. – М. З.). Самое первое мое «озеро» случилось в 1948 году со Славой Голубиным. А последнее я станцевала с Александром Богатыревым на сцене Большого театра в 1977 году. Почему не довела до круглого счета в 30 лет? Напомню вам, что Клеопатра знала девять языков. Однако «круглить» это число не пыталась – не царское дело. Кстати, через девять лет я вновь танцевала на той же прославленной сцене. Запомнилось, как тогда мне поднес громадный букет сирени из своего сада импозантный русский генерал, уехавший из России еще в Гражданскую войну. Он мне сообщил об этом на ухо под громовые раскаты аплодисментов.

– Самое большое удовлетворение я всегда получала, танцуя «Кармен» и в «Дон-Кихоте». Как только они появлялись в афишах, так я предвкушала радость.

– Я любила танцевать