Москве. Иностранные журналисты, бизнесмены, влиятельные политики интересовались: «В чем дело, почему вы к нам не приезжаете? Наша публика давно и с нетерпением вас ждет…» А что было им отвечать? Однажды в норвежском посольстве ко мне подошел тогдашний председатель Совета министров СССР Булганин. Не успел он рта раскрыть, как я выпалила: «Николай Александрович, меня сильно обижают, не пускают за границу. Чем я провинилась?» Булганин удивился наивно: «А я думал, что вы счастливы. Почему раньше об этом не сообщали?» Да я его впервые в жизни тогда увидела. Обещал посодействовать, но, как и многие другие, казалось бы, всесильные номенклатурщики, убоялся могущественного хозяина КГБ. В то время им был некий Иван Серов. Как-то я набралась смелости и позвонила ему. Рассчитывала если не разжалобить его, то хотя бы найти понимание. Дудки! Так грубо со мной еще никто из больших государственных чиновников не разговаривал. В конце концов, он просто бросил трубку. Мало того, спустя какое-то время Серов выступил перед верхушкой партии с сообщением: Плисецкая работает на английскую разведку (?!). И «верные ленинцы» промолчали единодушно. И постановили: утвердить доклад, продолжить наблюдение, с постов не снимать, за границу не выпускать. Если кто думает, что преувеличиваю: мол, слишком возомнила о своей персоне или умом, не приведи господь, тронулась, тому я порекомендую прочитать мемуары Никиты Хрущева. Там есть отблески моей невеселой истории и схожей истории Святослава Рихтера, которого система тоже намучила вдоволь.
– Я стопроцентный реалист-мечтатель, который ничем не обольщается. Для балерины очень важно, чтобы голова была на плечах. Если балерина принадлежит целиком искусству, то детей она не заведет. А в судьбу я где-то да верю…
– Насчет сомнений я скажу так. По большей части сомнения терзают тех, кто толком не знает, чего хочет. Если я в чем-то сомневалась, я за то и не бралась.
– На самом деле моя жизнь – сплошная борьба. Коррида в «Кармен» похожа на мою личную корриду. Я меньше сил потратила на балет, нежели на борьбу за свои спектакли.
– Да, в моей жизни случалось несколько таких моментов, которых я себе никогда не прощу. Но я и не скажу о них.
– Любовь и искусство – две вещи, ради которых стоит жить на свете.
– Возраст в балете – категория относительная. Кому-то и в 25 уже следует на покой. Но если бы Уланова ушла на пенсию в положенные 45 лет, осталась бы рядовой балериной. Но она в 46 лет выехала в Лондон и стала известна миру.
– Из-за диктатора Григоровича очень многие танцовщики боялись участвовать в моих спектаклях. Я глубоко убеждена, что главный балетмейстер для Большого театра не лучшее изобретение. Куда лучше – художественный руководитель. Но я бы и им не стала. Для Большого театра – это не женское дело.
– С Хрущевым и Брежневым я встречалась на разных приемах. Почему-то вспомнилось: «Гол с подачи Буряка, забивает Болтача. Это личная заслуга Леонида Ильича». Но никто из верховных правителей, из властей предержащих меня никогда не поддерживал.
– Выступала я во многих столицах мира. Лучше всего ко мне относились в Мадриде. Дирекция Королевского театра (Teatro Real) создала замечательные условия для работы. Мне выделили персональный автомобиль, поселили в прекрасной гостинице. Положили оклад в 8 тысяч долларов, как директору. В Мадриде я загорелась желанием научиться водить машину. И у меня стало получаться. Но потом мой партнер по сцене сбил человека. И у меня пропало всякое стремление садиться за руль.
Когда мы поставили спектакль «Мария Стюарт», на премьеру пришли король и королева, все министры.
– В 1988 году в Бостоне состоялся мой творческий вечер. Пришли поздравительные телеграммы от супругов Рейган, от Лайзы Миннелли, Фрэнка Синатры. Был Михаил Барышников.
Почему-то вспомнила слова Б. Шоу: «Человек хвалится ровно настолько, насколько у него хватает ума». Как вы полагаете, Мишенька, я не очень расхвасталась?
– Это правда, что на сцене я себя лучше чувствую, чем в жизни. Сцена для меня и есть жизнь. Все остальное уходит на второй план. Мне много раз предлагали остаться на Западе. Причем на потрясающих условиях: делать фильмы, ставить спектакли. Даже собственный театр предлагали. Отказывалась, потому что совестно было людей подводить. И еще потому, что лучше сцены, чем в Большом театре, нет во всем мире, во всей Вселенной.
– У меня действительно однажды гостил Морган, второй секретарь английского посольства. Два раза наведывался, чаем его я угощала. Слава богу, оба кратковременных его визита я была дома не одна. Есть свидетели. И все же последствия наших встреч стали печально детективными. За мной по пятам стала следовать оперативная машина КГБ. Двадцать четыре часа в сутки. Морган потом исчез. Лишь восемью годами позже, когда я уже стала выездной, на гастролях в Лондоне мы с Морганом тайно свиделись. Тайно от КГБ, а не от розовощекой отутюженной миссис Морган с тремя морганятами, в вылизанном, выстриженном, ухоженном доме с газонами в предместьях Лондона. Выяснилось – подъезжая ко мне на Щепкинской, Морган оставлял свою машину у Малого театра. Вдали от моего дома. Вот эта его «конспирация» произвела большое смятение в чекистских рядах. И окончательно меня сгубила. Вывод ясен – страстная любовь, и Плисецкая остается в Англии. Просит политического убежища. Либо – шпионаж: Плисецкая – новая Мата Хари. Но в театре нашлись непокорные люди. Сорок пять человек подписали письмо на имя министра культуры СССР Михайлова в мою защиту: Плисецкая-де ведет репертуар, и для успеха гастролей ее присутствие необходимо. Среди подписавшихся были и звучные имена – Уланова, Лавровский, Файер. Спасибо вам, люди.
– Сказать вам по правде, Мишенька, после первой книги я не собиралась писать другие. Кошмаров, вроде преследований КГБ или запрещений моих спектаклей, я в последнее время не переживала. Одними же радостями внимание читателя не удержишь. А вызывать у него скуку я не намерена. Но меня уговорили, и я, полагаю, зря согласилась. Все главное о моей судьбе и моем творчестве изложено в первой книге. Я рада, что пережившие те времена согласились со мной: да, было так, я ничего не перепутала, не забыла, не сгустила красок и не упивалась своими невзгодами. Иногда говорили мне, что преувеличивала. Нет, преуменьшила! Фразы генерала Серова: «Не смейте мне больше звонить, а не то пожалеете!» – не написала, как и многого другого. Я никому не стремилась отомстить. Я хотела только правды. Зло должно быть если не наказано, то, по крайней мере, названо. Еще хотела рассказать о том, что на самом деле происходило в моей жизни, а что – нет.
