XXIII. Всемирная выставка в Париже

В 1890 г. в Париже открылась Всемирная выставка. Я читал о большой подготовительной работе к ней и проникся горячим желанием увидеть Париж. Я подумал, что было бы хорошо осуществить оба мои желания: повидать Париж и выставку одновременно. Особое место на выставке отводилось Эйфелевой башне высотой триста метров, полностью сооруженной из металла. Конечно, на выставке было много других любопытных вещей, но Эйфелева башня была самым интересным. До этого считалось, что сооружение такой высоты не может быть прочным.

Я знал, что в Париже есть вегетарианский ресторан, снял комнату по соседству с ним и прожил в городе семь дней. Расходы на поездки и на осмотр достопримечательностей я вел очень экономно. Я осматривал Париж, пользуясь картой города, а также картой и путеводителем выставки. Этого было достаточно, чтобы познакомиться с главными улицами и наиболее интересными местами.

О выставке у меня осталось впечатление, как о чем-то огромном и многообразном. Я прекрасно помню Эйфелеву башню, так как дважды или трижды поднимался на нее. На вершине башни был устроен ресторан, и я позавтракал там, истратив семь шиллингов только для того, чтобы иметь право говорить, что я ел на такой большой высоте.

В моей памяти до сих пор сохранились старинные церкви Парижа. Их грандиозность и царящее в них спокойствие незабываемы. Удивительна архитектура собора Нотр-Дам, превосходно отделанный интерьер с изумительными скульптурами невозможно забыть. Я ощутил тогда, что сердца людей, тративших миллионы на строительство подобных храмов, были исполнены любви к Богу.

Я много читал о парижских модах и о легкомыслии парижан. Подтверждения этому можно было видеть на каждом шагу, но церкви занимали особое место. Каждый, кто входил в церковь, сразу же забывал о шуме и суете большого города. Менялись манеры человека, он исполнялся достоинством и благоговением, проходя мимо коленопреклоненного верующего у иконы Пресвятой Девы. С тех пор во мне все более укреплялось чувство, что коленопреклонение и молитвы – не просто предрассудки: набожные души, преклоняющиеся перед Пресвятой Девой, не могут обожествлять простой мрамор. В них горит подлинная любовь, и они поклоняются не камню, а Божеству, символом которого камень является. Я чувствовал тогда, что такое поклонение не уменьшает, а увеличивает славу Бога.

Должен сказать еще несколько слов об Эйфелевой башне. Не знаю, каким целям она служит сегодня, но в то время одни говорили о ней с пренебрежением, другие – с восторгом. Я помню, что Толстой больше других ругал ее. Он сказал, что Эйфелева башня – памятник глупости, а не мудрости человека. Табак, говорил он, худший из всех наркотиков. С того момента, как человек пристрастился к нему, он стал совершать преступления, на которые пьяница никогда не решится: алкоголь делает человека сумасшедшим, а табак затемняет его разум, и он начинает строить воздушные замки. Эйфелева башня – одно из сооружений человека, находившегося под таким влиянием. Искусство не имеет никакого отношения к Эйфелевой башне. О ней никак нельзя сказать, что она украшала выставку. Она привлекала новизной и уникальными размерами, и толпы людей устремлялись к ней. Она была игрушкой. А поскольку все мы – дети, игрушки привлекают нас. Башня еще раз доказала это. Этим целям, вероятно, Эйфелева башня и призвана была служить.

XXIV. «Допущен». – А что потом?

Я до сих пор ничего не сказал о том, что делал для достижения цели, ради которой отправился в Англию, а именно для того, чтобы стать адвокатом. Пора вкратце коснуться этого.

Студент должен был выполнить два условия, чтобы получить диплом юриста и быть официально допущенным к адвокатской практике: «отмечать семестры» (их было двенадцать, общей продолжительностью около трех лет) и сдать экзамены. Вместо «отмечать семестры» существовало выражение «съедать семестры», ибо в каждый семестр полагалось присутствовать по крайней мере на шести обедах из примерно двадцати четырех. «Съедать семестры» не означало обязательно обедать. Необходимо было только являться к установленному часу и оставаться до окончания обеда. Но обычно все ели и пили, кухня была хорошая, вина отборные. Обед обходился от двух с половиной до трех с половиной шиллингов, то есть две-три рупии. Это считалось умеренной ценой, так как в ресторане такую сумму пришлось бы заплатить за одно только вино. В Индии нас, то есть тех, кто еще «не цивилизован», весьма удивляет, когда стоимость напитков превосходит стоимость пищи. И я поражался тому, как люди могли выбрасывать столько денег на спиртные напитки. Впоследствии я это понял. Чаще всего я ни к чему не притрагивался на этих обедах, так как из подававшихся блюд мог бы есть лишь хлеб, отварную картошку и капусту, но эти блюда мне не нравились. Однако впоследствии я освоился и осмеливался спрашивать для себя другие кушанья.

Обед для старшин юридической корпорации обычно был лучше, нежели обед для студентов. Один из студентов (парс, вегетарианец) и я попросили, чтобы нам подавали те же вегетарианские блюда, что и старшинам корпорации. Наша просьба была удовлетворена, и мы стали получать фрукты и овощи с адвокатского стола.

На четырех человек, сидевших за столом, полагалось две бутылки вина, а так как я не прикасался к вину, меня всегда приглашали составить четверку, с тем чтобы получилось две бутылки на троих. В конце каждого семестра устраивался торжественный вечер, и, кроме портвейна и хереса, подавали шампанское. В такие вечера на меня был особый «спрос».

Я не мог понять тогда, да и сейчас не понимаю, каким образом эти обеды могли в какой бы то ни было степени служить подготовкой к адвокатской профессии. Когда-то на этих обедах бывали лишь немногие студенты, имевшие поэтому возможность разговаривать с присутствовавшими на обеде старшинами корпорации. Это способствовало расширению их кругозора и приобретению внешнего лоска и изысканности. Здесь они совершенствовали также свое ораторское искусство. Все это стало невозможно в мое время, поскольку старшины корпорации сидели за отдельным столом. Обычай постепенно утратил прежнее значение, но консервативная Англия сохраняла его.

Учебный курс был несложным. Адвокатов шутливо называли «обеденными адвокатами». Все знали, что экзамены не имели практического значения. В мое время надо было сдать два экзамена: по римскому праву и по обычному. Имелись учебники, которые выдавались на дом, но почти никто не читал их. Я знал многих, которые поверхностно, в течение двух недель, ознакомились с конспектами по римскому праву, но тем не менее выдержали экзамены. Что касается экзамена по обычному праву, то студенты усваивали предмет при помощи такого же рода конспектов в течение двух-трех