«У него все фильмы о любви», – будет повторять Васильева. Екатерина Кирилловна безоглядно (она ведь слепа) и безусловно полюбила страшного, разрушительного человека; влюбленность Иогана в Лизу позднее отзовется в картинах «Мне не больно» и «Груз 200» – там тоже будут холоднокровные герои, проглатывающие объект своей любви. Отношения Иогана с няней похожи на ту жутковатую нежность, с которой милиционер Журов из «Груза» общается с мамой.

В интервью «Каравану историй» Сергей Маковецкий вспоминает, что после первого прочтения сценария не понял, каким должен быть его герой, но уговорил Балабанова сделать ему темные линзы – получились бездонные глаза-буравчики. «Почему Иоган все время ест морковку со сметаной? – говорит Маковецкий в интервью “Сеансу”. – Да просто сам Леша терпеть не может морковку со сметаной, вот и навязал ее этому персонажу».

Откуда взялся Иоган, непонятно. В открывающем фильм титре он «проходит пограничный контроль и выходит в город», в сценарии – освобождается из тюрьмы (и это делает его менее потусторонним, просто рецидивистом, хотя в кадре – Петропавловская крепость, главная тюрьма Российской империи). Тезка Фауста, Иоган впоследствии оказывается Мефистофелем, который, как будто подтверждая городские легенды позапрошлого века, похищает души через фотографию. Сам режиссер на вопрос о том, есть ли в сценарии литературные аллюзии, отвечал отрицательно. Героя зовут Иоган, вероятнее всего, просто потому, что Балабанов любил простые имена и названия; герой «Войны» – Иван, герой «Уродов» – Иоган. Ассоциации с демоническим германским духом неизбежны, но, как и в «Брате», в «Уродах» Балабанов делает своего другого немцем – как будто возвращая слову первоначальное значение: это иностранец, чужак, не русский, не такой.

Определенную путаницу вносит ремарка о том, что служанка и любовница инженера Радлова Груня была сестрой Иогана; при оглашении завещания [4-08] звучит ее полное и совсем не немецкое имя – Аграфена Спиридоновна Босых. «Леша мне объяснял, я забыла, как всегда, – говорит Васильева. – По-моему, у них был общий папа. Или мама». «Ну, может быть, это миф про то, что она сестра, – добавляет Сельянов. – Не знаю, у меня нет какого-то объяснения. Может, он никакой не Иоган, а на самом деле он Сидор Матрасочкин».

В 2013-м нидерландский режиссер Алекс ван Вармердам снял неуловимо похожий на «Уродов» фильм «Боргман». Там шайка суккубов и инкубов почти в той же манере – через манипуляцию и соблазнение – сжирает благополучную буржуазную семью. Не исключено, что голландский режиссер видел картину Балабанова: «Уроды» претендовала на премию Европейской киноакадемии в 1998-м, как и «Маленький Тони» ван Вармердама.

«Кинотавр»

Четвертый фильм Балабанова критики назовут «стилизацией под декаданс, неотличимой от декаданса», «петербургской версией русского декаданса», «свалкой отходов символизма» и «самым стилистически безукоризненным фильмом последних лет». В общем и целом любовь критиков, которая в момент выхода «Брата» подверглась серьезному испытанию, благодаря «Уродам» была возвращена.

«Фестиваль получился из-за Балабанова сложный, – вспоминает Денис Горелов о “Кинотавре-1998”, в конкурсе которого показывали “Уродов”. – Первые пять дней все приехали и были рады друг друга видеть, как пионеры. Были пьянки, танцульки и обнималки, до тех пор, пока Балабанов не показал фильм “Про уродов и людей”. Показал он его в семь вечера. В девять люди уже начали сбредаться вниз [4-09]. Стояли столики, тихо, сквозь зубы люди говорили друг с другом. [Чувствовалась] явная готовность к драке. Питерские люди говорили, что это гениальное произведение всех времен и народов, нормальные люди, типа Рената Давлетьярова, говорили, что мучить детей в кадре – скотство: “Найду Балабанова и точно ему кости посчитаю”. А это уже была серьезная заявка. Максим Пежемский на сороковой минуте сказал: “Дальше-то что? Сюжет на сорок минут, а дальше уже смакование”. Я старался примирить враждующие стороны и считал, что этот фильм – поворотное событие, особенно винтаж. При этом я был уверен, что это бесовщина классическая. Это я и пошел сказать Леше Балабанову. Он ответил: “Это ты урод. Ты крещеный вообще?” Я немного отпрянул от этого вопроса, потому что его [обычно] задавали самые дикие люди. Мы проговорили тему, и чуть ли не той же ночью… Ночью была повадка нагишом залезать в воду – разнузданность, которая не очень свойственна “Кинотавру”. Балабанов сказал: “Поплыли”. И мы поплыли на корабли. С Лехой был какой-то свердловец, за мной увязался москвич. И мы плывем, барахтаемся. И Балабанов по дороге говорит, что его главное кредо: “Плывем, покуда не испугаемся”».

На фестивале фильм получил специальный приз жюри с формулировкой «За режиссерский профессионализм и цельное стилевое решение», а позднее – «Нику» как лучший фильм года. Еще до «Кинотавра» «Уродов» показали в каннском «Двухнедельнике режиссеров» – до сих пор это один из самых известных и любимых за границей фильмов Балабанова (в тот год фон Триер как раз показал «Идиотов» – картину, также не лишенную порнографического измерения). «На этой неделе выходят фильмы, которые рассказывают нам то, что мы уже знаем, – писал критик The Guardian Питер Брэдшоу в 2000 году, к британскому релизу картины. – Но “Про уродов и людей” Алексея Балабанова – это протофрейдистский дурной сон, мощное переживание, изощренно оригинальный и освежающий фильм, если можно использовать слово “освежающий” применительно к картине, которая вызывает непреодолимое беспокойство». Там же Брэдшоу сопоставлял «Уродов» с ранними гротесками Дэвида Линча. «Покойный Абдулов, когда его признали лучшим фильмом, возмущался: “Как же так, лучший фильм – про уродов”. Время расставляет точки, – говорил Астахов в 2009 году. – Я его смотрю иногда с таким ощущением невероятным… Его когда в первый раз по телевизору пустили, я позвонил Маковецкому: “Смотришь? Плачешь?” – “Плачу”. – “Я тоже…”».

В не меньшей степени, чем «Брат», «Про уродов и людей» – документ времени, результат определенного этапа в развитии постсоветской цивилизации, хотя бы потому, что сейчас такой фильм невозможен не только из-за борьбы за нравственность и лишних машин в кадре – он, как утраченная невинность, уже неповторим.

Глава 5

Народное кино: «Брат 2» и «Война»

«Илиаду» и «Одиссею» разделяет для нас языковая пропасть: «Илиаду» до сих пор читают в архаичном переводе Гнедича, «Одиссею» – в переводе Жуковского, одного из создателей современного русского языка. В «Илиаде» греки приплыли и осаждают Трою, не двигаются с места; в «Одиссее» герой скитается по морям, чтобы вернуться домой. Первый «Брат» (пришел, увидел, осадил) похож на «Илиаду», второй – на «Одиссею», путешествие с надеждой на возвращение домой (или с правом на надежду). Монохромный