– Бум!

– Тень, Тень, Тань! – сурово выговаривал молоток в руке отца, и вдруг его слух, слух Степана, уловил: Таня! Радостно заныло сердце. Он припомнил её лицо, добрую, открытую улыбку, нежный, полный ласки взгляд, неожиданный поцелуй, тихую беседу на крыльце, прерванную внезапным приездом отца Тани.

В прошлую ночь Степан окончательно решил, как жить дальше. «В завод уйду! Там тятька не достанет… Будет, не маленький! Кто заденет – сдачи получит. Вот так!» – Стиснув зубы, он яростно бил по наковальне и снова размахивался.

От принятого решения женить младшего сына у Алексея Поликарповича отлегло на душе. И как он раньше до этого не додумался? Как его господь раньше не надоумил? Спал бы себе спокойно! Не-ет, благодать приходит после сотни поклонов и перед большим и светлым праздничком. Надо пошабашить – бабы баню топят. Великое дело – баня с ядреным хлебным квасом и веником березовым! Завтре наступит великая суббота34 со всенощной, потом – конец посту и говенью. А хорошо варнак робит! Я так-то по молодости кувалдой помахивал. Есть в кого! С исстари в нашем роду славные кузнецы были. А потому, как блюдут веру старую, завет господний и секреты ремесла древнего. Не позволю тебе, сын, скурвиться, отведу длань сатанинскую… Слыхано ль, чтоб православному да нехристем стать? Не-ет, брат, шалишь! Не на таковского напал: жив буду – воли не дам!

– Будет с нас, шабашь! – неожиданно решил отец и, отойдя от наковальни, бросил молоток на верстак. – Ладно сробили! – удовлетворенно удивился он, глянув на кучу готовых поковок. Оставшуюся на наковальне Лаврентий подхватил щипцами и ткнул ее в колоду с водой. Вода забурлила, заклокотала пузырями, выбрасывая белесый пар.

Отец размашисто перекрестился, глядя на зеленый медный складень, пристроенный в закопченном углу кузницы. Шагнул к колоде, в которой только что отбулькал металл, сполоснув руки, взял с гвоздя холщевую тряпицу, вытер руки и снял с себя передник. Накинув на плечи потрепанный пиджак, вышел из кузницы.

Лаврентий плеснул воды на померкнувшие глазки огня в горне и точь-в-точь, как ритуал, повторил движение отца. Так же перекрестился, сунул руки в колоду, сохраняя на лице невозмутимую мину, сняв фартук, не забыл смахнуть с сапог рыжую окалину веником, связанным из прошлогодней полыни.

Степан отложил молот, сладко потянулся, рассортировал поковки: в одну банку гвозди, в ящик – подковы, в угол поставил тележную ось. Затем подмёл веником земляной пол, собрал окалину в кучку, смёл её на железку и бросил в ведро. Сняв фартук, он помыл руки, смахнул с плеч тряпицей пот. Пошел из кузницы, надевая на ходу рубаху.

– Рыло бы перекрестил! – то ли попросил, то ли приказал Лаврентий брату. Иной раз невозможно было понять, смеётся Лаврентий, шутит, или правду говорит. Не ожидая подвоха, Степан и Маруся – сестренка часто попадали впросак от дурацкого тона старшего брата, часто сердились. А он незлобно посмеивался.

Вот и теперь Степан насторожился в недоумении: оставаясь вдвоем, они нередко обижались на отца за его, как им казалось, несправедливые действия. Неужели Лавруха полностью взял сторону родителя?

– Блаженны кротки, они наследуют землю! – произнес он фразу из писания с обидой в голосе.

– Хе-е! Закрутил, – глянул на брата Лаврентий. – Понесло тебя куда-то, будто колесо утерял. Дура! С кем ты игру в прятки затеял? Ну, горяч тятька, – рассуждал он, поворачиваясь к Степану. – Ну чё дразнить его, как тому бычку в ноздрю фитиль тыкать? Сомнет ведь! Заладил: «Лизавета», «дядя Миша». Мо́жа тебе приснилось все, а можа он из неё, – загадочно проговорил Лавруха, – беса изгонял… Знаешь какой бес-то в Лизавете сидит? Она девка охочая, а в наставнике – сила ещё. А ты плюнь и разотри. Попроси у тятьки прощенья, и вся не́долга…

– Никогда! – вскипел Степан. – Атфакат сыскался… Стакну́лись35 все!

Пока был слышен звон из кузницы, бабы – Пелагея Петровна, Маруся и сноха Матрена рано утром напекли куличей, пирогов, варили яйца и красили. Накануне они побелили стены в доме. Скоблили ножами пол. Отстряпавшись, Петровна уложила куличи в корзину, чтобы в светлое воскресенье – Пасху освятить их, а Марусю с Мотей послала в баню воду носить.

– Ведерки поменьше бери, и не торопись, – наставляла свекровь, жалеючи сноху.

По заведенному порядку в баню первыми шли Лаврентий с Матреной, затем – Петровна с Марусей. В третью очередь шел Степан. Вольный пар доставался братьям Поликарповичам. Когда ребятне было годков пять-семь, они в баню ходили с отцом и матерью. Пока Алексей Поликарпович грелся, растянувшись на полке́, мать раздевала ребят, головы им мыла щёлоком36, потом терла их тела до красноты и окатывала сперва теплой водой, потом – холодной. Орущих, выталкивала в предбанник одеваться, помогая им.

С некоторых пор Алексей Поликарпович – неча пялить зенки несмышленышам! – сменил порядок, и правом первого пара стали пользоваться отец с Михаилом.

Баня топилась по-черному. Почти в самом переднем углу было устроено кострище, напротив – поло́к-лежанка. На кострище шли круглые окатыши, взятые со дна речки. Вода вымыла с их поверхности крупинки серы и колчедана, отчего они стали похожи на детские головки, пораженные оспой.

Брать камни из горы или карьера вредно – будет в бане угар! Сбоку кострища пристраивался бак из толстого железа – колода. Дрова жгли, пока не закипит в колоде вода. Через открытые двери и единственное окошко выходил дым. Когда дрова совсем прогорали, приходил кто-нибудь из женщин. Стены, с которых капала янтарная смола, обметались веником, поло́к и пол обдавались кипятком, окно и двери закрывались. Через час-полтора можно мыться и париться.

Пожилые братья не спеша раздевались в предбаннике. На скамье стоял жбан с квасом и две кружки. Предчувствуя блаженство, терпеливо мылись, разбавляя крутой кипяток холодной водой из бочки, терли друг другу спины до одури: напарившись, станет не до мытья.

– Ты не гладь, не баба! Три шибче, – ворчал Михаил, прогибая спину под ручищей брата-кузнеца. – Во-во! Между лопатками, во!

Алексей сунул мочалку в шайку37 с водой, шлепнул ею по спине брата, смыл белую пену, проведя от плеч и до ягодиц, затем опрокинул воду на спину Михаила.

– Слухи ходют, – несмело начал Алексей Поликарпович, – доверие, мол, роняешь. И как наставник, и как пастырь духовный…

– Ты ето