– Лето у нас поживи – нежирное поешь.

– Всю зиму готовила отдельно себе – нежирное. Не помогает. Врачи уши каким-то Трускавцом прожужжали.

– А деньги? Их хватит?

Антонина

Изольда

– Не знаю, может, и хватит.

– Юрик со мной побудет – Валентин, думаю, поймёт, – рассудила мама.

Через день я на автобусе отправилась в Кучук к Саше Цвингеру. Он бывал на железнодорожных станциях – попросила узнать стоимость билет и, если возможно, купить его. В сумерках возвращалась домой. Заметив меня ещё издали, Юрик с воплем бросился навстречу и ни на шаг не отошёл, пока не уснул.

– В рот ничего не брал, – рассказывала, плача, мама. – Всё тебя звал. Никаким уговорам не поддавался… всех от себя гнал. Ни игрушки, ни затеи Артура – ничто его не интересовало. Пришлось бросить все дела и сидеть с ним. Зачем так воспитала? Не надо детей так привязывать!

Через день на машине приехал Саша.

– Уходи! Моя мама! – махал на него Юра, цепляясь за меня.

– Да не нужна мне твоя мама! – смеялся тот. – У меня своя есть. Почему он так боится? Вы что ему наговорили?

– Да, нехорошо, когда дети к матери так привязаны, – грустно заметила мать.

– С родителями мало бывает, скучает, – оправдывалась я.

Стреляя глазками, Юра опять замахал:

– Не дам маму!

– Да не возьму я твою маму! Чего ты боишься? – Саша попытался его погладить, но Юра отстранился и ещё сильнее прижался ко мне.

– И как ехать? Ведь заболеет – с тоски! – сказала мама, когда он уснул.

– А что – не ехать?

– Ой, не знаю, – вздохнула она. – И подлечиться бы надо. Но… Как вспомню, как он тут по двору метался, страшно становится.

Мы решили, что до отъезда Юра успокоится, поверит, что бросать его я не собираюсь, – на деле вышло по-другому: Юра всю неделю никуда меня не отпускал. Садилась на крыльцо – он рядом, уходила на огород – он за мной, пряталась от жары – он тоже. Мама поражалась: «Чуткий ребёнок – не обманешь!»

Наступил день отъезда. Володя с Витей украдкой вынесли чемодан в березник. Я уговаривала Юру, что «маме надо к врачу», что «опаздываю на автобус», что «скоро приеду» – ничего не помогало.

– Не хочу с бабушкой! – кричал он, убегая вслед.

– Мама, попридержи его! – крикнула я,

Душераздирающий детский крик… Он долго стоял в ушах. Я плакала, обвиняла себя в чёрствости, в том, что оставляю ребёнка, будто меня в трудармию гонят. Если б не Саша, возможно, и вернулась бы. Юра три раза убегал, и все три раза его возвращали. Вечером, пока мать доила корову, он сидел на крылечке и, упираясь локоточками о коленки, а ладошками о щёчки, напевал одну и ту же фразу: «Мама родная, я знаю, я знаю, что ты далеко, что ты ждёшь». Мать не стала сепарировать молоко, взяла его на руки и, расхаживая по двору, напевала, пока не убаюкала.

Через неделю приехал Валентин, удивился, что меня нет, и увёз потухшего было Юру, печально рассказавшего, как уезжала мама и как он не хотел её отпускать.

Курорт… Я впервые в другом мире, так не похожем на тот, который оставила. Он казался раем, в котором, как в сказке, жили беспечно. Но рай меня не прельщал: сцена расставания с Юрой лежала на сердце тяжёлым грузом.

Воспоминания о Валентине, как разъедающие душу червоточины… Чтобы создать видимость здорового плода, старалась не думать. Моё тело становилось невесомым, от воды «Нафтуси» наливалось оно здоровьем, но душа рвалась к сыну.

И вот я уже в аэропорту родного города. Серый фон Барнаула сразу же бросился в глаза: контрастировал с по-европейски чистыми и ухоженными курортами. Но когда ко мне с радостным криком «Мама! Мама!» из теремочной избушки стариков метнулся с распростёртыми ручонками Юра, мир разноцветно ожил.

– Я убегал… Я плакал… – захлёбывался он, мокро глядя в мои счастливые глаза.

– Всё позади, милый, мама всегда теперь будет с тобою.

Он взобрался лицом к лицу ко мне на колени и, целуя в губы, лоб, глаза, нос, брови, щёки, приговаривал: «Губки мои сладкие», «Глазки мои милые»… Мать Валентина поражалась: «Что за ребё-ёнок!» – я была счастлива.

Трускавец, словно добрый волшебник, восстановил моё здоровье. А с того времени забыла про печень, про предписания врачей о щадящем режиме и начала нарушать диету.

Проза жизни

Жизнь наша с Валентином, как чередующиеся дни и ночи. Чтобы куда-нибудь его вытащить, чуть ли не с начала недели начинаю кАпать – подготавливаю. Воспитание сына, помощь в бытовых делах, редкие выходы в театр – всё через мою волю.

– Хорошо бы в воскресенье на Барнаулку сходить, – психологически уставшая, начинала я. – Ты хорошо плаваешь – Юру научишь, он запомнит…

Зимой и летом вся квартира после стирки завешивалась, как правило, влажным бельём. Зимой – куда ни шло, но – летом?

– Слушай, зачем в квартире сырость разводить? На солнце бельё и прожарится, и белее будет…

– На меня, как на дурачка, оглядывались, – занося последнюю партию, ворчал он, – одна так и сказала: первый раз вижу, чтоб мужик в стирке помогал.

– Зато как зависть приятна! – принимала я царскую осанку и за ужином «подогревала» его самолюбие. – Меня сегодня во дворе останавливали: «Како-ой у вас му-уж! Во всей округе не найти ни одного, кто бы жене в стирке помогал!»

– Правда, что ли? – оживился он.

– А то!..

Развешивание белья, вошедшее позже в привычку, превращалось в удовольствие, если рядом оказывалась какая-нибудь молодая соседка… Летом он сдавал госэкзамены.

– После экзаменов не жди, – заявил он однажды. – Банкет в ресторане надумали устроить.

Я запротестовала: «Одну ночь Юра и у стариков побудет».

Сокурсницы, считавшие его холостым, удивились «приятной и общительной» жене. Я мучилась в догадках, почему он меня прячет, но больше огорчалась, замечая, как он мрачнеет, когда меня расхваливают.

Дипломы на руках. Можно было отдохнуть, и я уговорила съездить к его дяде в Горный Алтай – спрятаться на недельку от июльской жары.

Суровая экзотика Чуйского тракта. Семинский перевал. Узкая лента Чик-Таманского. Пыльные шоссейные дороги, словно пешеходные тропы, на краю пропасти у подножия высоких скал. Чтобы разъехаться, одна из машин должна найти место, где можно прижаться к скале. Дух захватывает, когда смотришь вниз. Природа обступает, давит… Нет ощущения простора, который привычен в степях. Юре страшно – он жмётся ко мне.

Дом пожилого дяди находится у подножия горы,