– Он там привыкли – не захотят оттуда.

– А ты напиши, спроси.

– И жить им где?

– Домик продадут, немного добавят и здесь купят. Или построят.

– Мне некогда этим заниматься.

– Я по частному сектору походить могу, поспрашивать.

– Походи, поспрашивай, – согласился он.

В субботний день отправилась я с Юриком к частному сектору, интересуясь, кто продаёт дома и сколько ориентировочно они стоят.

– Цены здеся разны. Смотря, какой дом, – удовлетворил моё любопытство случайный прохожий.

– Не подскажете, кто дом продаёт?

– Точно ня знаю. Вот про ентот домик ходять слухи. Тут старушка одинока живёть, зайдитя, спроситя.

Мы с Юриком свернули к домику с большим огородом. На стук вошли. Поздоровались. В маленькой кухоньке – приятная старушка. Из второй, солнцем пронзённой комнаты проглядывали порядок и чистота.

– Извините, Вы продаёте домик?

– А хто вас до мяне направил?

– Никто. Ходим и у всех спрашиваем. Домик по сходной цене ищем. Старикам своим.

– Пошто у этих краёв?

– Живём недалеко, в четырнадцатом доме. Хотелось бы из деревни родителей вытащить – к нам поближе.

– От и я ближче до дятей хочу, но окончательно ишшо не решила – объявления о продаже не давала.

– И какую цену хотите?

– Не было ишшо разговору. Не знаю, сколь просить, можеть, 2000 Рублёв?

– Это, извините, дорого.

– А сколь вы дадите?

– Я цен не знаю, но, думаю, что одной тысячи за такой домик будет достаточно.

– Тыщу мало, добавить надо.

– Может, и добавят, не знаю. Если вы согласны подождать, отправим старикам телеграмму – они в Томской области живут, далеко. Отец посмотреть должен. Понравится – купят.

– Давайтя так договоримси: с объявлением, шо продаю, повременю пока, вас подожду.

Валентин от неожиданности растерялся – слишком быстро разворачивались события, однако после недолгих размышлений ушёл на почту заказывать переговоры. Через неделю прилетел отец: «Письмо идтить долго будет».

И домик, и кладовая, и огород – всё ему нравилось.

– А у вас кака квартера! Десять человек разместить можно, – восхищался он двухкомнатной хрущёвкой.

Мы переглянулись, не понимая, к чему он клонит.

– Поеду мать агитировать. Оно, конечно, жаль бросать: купить – ни-хто ничо не купить. Тольки, може, немного за дом выручим.

– Смотрите сами, – не настаивала я, – наберётся нужная сумма – лучше, думаю, сюда перебраться: края знакомы, мы рядом, да и комарья поменьше.

– Всё обскажу – женщины решат. К маю надо успеть, чтоб огород засадить, а то под зиму без картошки останимси.

Уже через неделю отец телеграфировал, что надумали перебраться. Прожив, как раскулаченные, более тридцати лет в жёстком Нарымском крае, родители Валентина к концу апреля 1967 года перебрались в Барнаул. Первое время, пока готовили домик, жили у нас. В сердце рождалась гармония от ощущения семьи, радость от того, что дома ждут, что ты кому-то нужен и, главное, дорог.

Выходные мы проводили обычно теперь у стариков. Когда засадили огород, отцу захотелось пристроить к домику баньку: «У матери больны ноги, у казённу ходить не може». Ссылаясь на работу у стариков, Валентин по-прежнему днём пропадал, но ночевал дома. Моя душа обретала покой. По субботам Юрик с отцом охотно парились в баньке, что заканчивалась ужином с «чайничком» – бражкой матери. Возникала другая проблема – приходилось сдерживать аппетит Валентина к «чайничку».

Юра

Стирка… Кухня… Кастрюли… Приготовление пищи двух сортов – диетической (мне) и общей (для Валентина с Юрой) – изматывало. Хотелось отдыха. В горкоме профсоюза учителей, куда я обратилась, в путёвке отказали: «Желающих много, на всех не хватает». Приняли документы с рекомендациями врачей: «Ждите, горящие путёвки бывают».

С Юрой мы обычно одни, я страдаю и мучаюсь, где носит Валентина. Чтобы хоть немного отвлечься от надоедливой тоски и тревоги, решаю устроить праздник себе и ребёнку: в жаркое июльское утро отправляемся на Барнаулку. На её берегу много песка, горячего сухого, влажного и водянистого. Радуясь солнцу, маме и воде, Юра хлюпается, подбегает ко мне на горячий песок, взбирается коленками на ноги, лицом к лицу. Я целую его и приговариваю: «Глазоньки мои милые», «носик мой сопливенький», «щёчки аленькие», «губоньки сладенькие», «бровки– дужки», «умненький лобик». Обнимаю и заканчиваю: «Мой самый, самый лучший, дорогой». Он с видимым удовольствием подставляет для поцелуя лицо, заворожённо слушает, и, смеясь, просит: «Ещё!» Я повторяю, несколько варьируя. Женщина с тремя сыновьями из нашего дома улыбается и предлагает:

– Давайте, как только спадёт жара, пойдём домой вместе.

Мальчишки гуськом идут впереди. Худенький, в панамке Юра мужественно шагает на ними, удлиняя шаг и размаховая руками, чтобы выглядеть также взросло. Я нутром чувствую, как он устал. Шея, не прикрытая распашонкой, порозовела. «Обгорит, – тревожно догадываюсь я, – надо было платочек взять».

– Какой мальчишка! Устал, а не жалуется, – восхищается женщина («Ещё бы!» – думаю я). – Для маленьких, конечно, далековато. У вас тоже нет транспорта?

– Нет.

– А муж почему не с вами?

– Делами занят.

– Возьмите мальца на руки – устал.

– Нельзя мне.

– Почему? – удивлённо останавливается она.

– Тяжело поднимать нельзя – печень.

Она догоняет прозрачно-розового Юру:

– Иди, малыш, ко мне на руки – отдохнёшь.

– Нет, я сам! – чуть задерживается он и, ясными глазёнками всматриваясь в её лицо, решительно заявляет. – Я мужчина!

– Како-ой ребё-ёночек! Как рассуждает! Сразу видно воспитание.

– Мало его, воспитания – некогда всё. Конечно, книжки читаем, беседуем.

Дома искупала его, намазала тельце сметаной, и он сразу уснул. «Ничего не видит: ни как сын развивается, ни как я переживаю». Мысли бередят… рождают напряжение… Ключом с наружной стороны открывают дверь.

– Старикам помогал, – проходит он.

– Что нам с Юрой дома сидеть? Так и отпуск пройдёт – в душном городе. Давай поедем к матери в деревню – там творог, простокваша, молоко, свежий воздух!

– Поезжайте! – прошлось по сердцу быстрое и равнодушное решение.

– А ты?

– Подъеду.

– Мать не поймёт.

– Не могу я сейчас.

Юре 3 года, Барнаул, 1968

– Тогда подождём.

– Я не знаю, как скоро освобожусь.

Наутро на нежной шейке Юры вскочили отвратительно-отпугивающие волдыры. Как только подлечила их, мы уехали в деревню, но червь ревности грызть меня не переставал.

Однажды ночью в области печени открылась боль, что закончилась рвотой. «Надо самой о здоровье позаботиться», – горький вывод заставил вспомнить, что при выписке врач рекомендовал санаторно-курортное лечение и всё повторял: «Трускавец». Название казалось тогда далёкой планетой, но теперь оно выплыло из памяти, как якорь надежды. Беспокоило, однако, что на какое-то время придётся расстаться с Юрой и что Валентину это может не понравиться.

– Мне бы, мама, печень подлечить –