Многие солдаты после Победы, сменив автомат на лопату, приехали к нам в Воронеж, по зову Мордасо-вой:

Не горюйте вы, ребята,

Нынче девок урожай.

Кто задумает жениться,

К нам в Воронеж приезжай.

А в Воронеже девчата

Красотою славятся,

А уж песни запоют -

Парии в них влюбляются».

Закончилась война, и Мордасова поет новые частушки – о восстановлении народного хозяйства, о героях труда. Началось освоение целины, и опять зазвучала частушка:

Через поле яровое,

Через темненький лесок

На целинные земельки

Ты лети, мой голосок.

В частушках нашли отклик успехи Советского Союза в космонавтике. В них славились герои космонавты и народ, взрастивший их. Восхищение мужеством первых покорителей космоса и уверенность в возможностях нашей науки породили целую серию частушек, которые надо было уметь не только спеть, но и прежде всего найти, открыть.

Как-то в разговоре с Юрием Гагариным я пошутила, вспомнив мордасовскую строку: «Полететь бы поискать туфли межпланетные…» «А что,- улыбнулся он,- давай махнем в Воронеж, гармонь возьму. Вот концерт будет – Мордасова, Зыкина и… Гагарин!»

Но поездка, к сожалению, не состоялась. Только двадцать лет спустя я оказалась с мужем в гостях у певицы, в доме, находящемся в центре Воронежа – на площади имени В. И. Ленина.

Скромно обставленная квартира, минимум удобств. На стенах – портреты с автографами маршала Жукова, космонавта Феоктистова, певца Козловского, других выдающихся личностей.

Супруг Мордасовой заслуженный артист РСФСР И. Рудеико многое сделал для раскрытия ее дарования. Его сборники песен, как результат многолетнего труда и содружества, вышедшие в разных издательствах, никогда не залеживались на полках книжных магазинов, а иные, как, например, «Гармонь моя, гармоиичики», становились библиографической редкостью.

– Когда за него замуж выходила,- рассказывает певица, ставя на стол свое любимое угощение – квашеную капусту с медом,- не думала, что тексты частушек и песен, оставленные мне в приданое мамой, найдут в его лице превосходного интерпретатора. Он любит говорить: «Были бы-слова, а мелодия найдется». Так вот уже сорок лет мы вместе собираем частушки, вместе пишем их, вместе «реставрируем» старые песпи. Музыкант он очень хороший. Без него и меня бы не было. Иногда, правда, я от него убегала к другим музыкантам.

– Как?

– Да так. Не могу сиднем сидеть, и все тут. Мне надо все скорее из себя «высыпать»… А он не любит спешить – пока-а-а раскачается… Из-за этого мы иногда ссоримся. И все же его музыка с моей душой сливается.

Пока шел разговор, Мордасова показывала мне прямо-таки коллекцию нарядов. Чего только в ней не было! Знаменитые русские сарафаны, широкие и длинные, до пола юбки, кофты, расшитые многоцветными узорами, как бы сотканные из лент, тесьмы, шелка с люрексом и даже из обычных мастерски подобранных пуговиц.

– Люблю наряжаться и люблю все красивое! На гастроли за мной целый сундук ездит. Папевы, кокошники, бусы разные, монисто… Обожаю русскую национальную одежду. В ней чувствуешь себя легко, летуче. Под каждый номер – свой костюм. Играю «Барыню-рассыпуху» – выхожу в яркой напеве, играю «Гармонь мою, гармоиичики» – в расшитом сарафане. А вот недавно ломала голову: как одеться под «Небылицы»? Текст водь очень смешной – панева для него как-то строга, сарафан – прост. И аппликация не подходит, и бархат… Должно быть что-то очень чудное. Увидела на базаре штапельные платки – расцветка под старинный ситец, кувшинчики, лютики зеленые. Сделала плиссе, оборки, кружева, надела «под матрешку» платок, вышитый фартук. А кофту сшила из тканых полотенец – какие попались, ой, красота получилась!

Люблю шить костюмы сама, делаю это быстро, а вот цвета подбираю медленно, и так и эдак прикидываю, чтобы красиво и радостно было. Езжу по селам, смотрю и украшения. Много интересных монист приобрела в воронежском селе Гвазде, там когда-то Петр Первый «гвоздил» корабли. Есть монисты просто удивительные, в единственном экземпляре, редкой ручной работы. Во Франции за кулисы пришли какие-то фирмачи, просили продать хоть одно украшение, одну монисту. Думаю, нет, голубчики, не могу отдать такую российскую красоту, пе продается русское уменье… Мастера-профессионалы также шьют мне костюмы, и я каждым дорожу, берегу его, стараюсь, чтобы не залеживался…

…Чай вскипел. Сели за стол. Иван Михайлович стал нарезать хлеб.

– Много не режь,- предупредила Мордасова,- чтобы не черствел. У нас как-то привыкли с хлебом обращаться не по-хозяйски, чересчур вольно. А?

– Пожалуй, есть такое,- согласилась я.

– Что и говорить, сплошь да рядом убирают со стола и выбрасывают куски хлеба. И нередко делают это с таким шиком, что невольно закрадывается мысль: не стало ли у нас признаком хорошего тона демонстрировать свое пренебрежение к хлебу? То выходят на тротуар с целым тазом хлебного крошева и подкармливают им голубей, то кто-то из детворы пинает кем-то выброшенную сухую булку, как «мяч».

Недавно, перебирая сборники своих песен и архивы, я не без удивления обнаружила, что в моем давнем репертуаре было много частушек про трактористов, комбайнеров, шоферов, причастных к выращиванию хлеба, а вот про хлебных транжиров и мотов не спела ни одной. Почему? Да просто потому, что таких тогда и не водилось. Люди ценили хлеб, бережно расходовали его, дорожили им, видели в нем источник своего благополучия и счастья. Я не могу даже представить себе выражение лица отца или матери, доведись им повидать нерачительное обращение с хлебом, подобное нынешнему. Для них это была святыня. И недаром отец не доверял резать хлеб никому. Мать подавала на стол борщ, кашу, кисель, но почетное право разделить хлеб между всеми принадлежало ему, главе семьи.

– Времена меняются…

– Я вовсе не за возврат к суровым испытаниям, которые прошел наш народ. Но не могу взять в толк, почему понятия «современный человек» и «уважение к традициям» должны противоречить друг другу? А сейчас и вовсе хлеб – проблема экономическая. И о ее значении следует судить не по той цене, которую мы платим за него в магазине, а