Алексей Бархатов
Феликс Дзержинский. Иеромонах революции
© Бархатов А. А., 2023
© Фонд поддержки социальных исследований, 2023
© ООО «Издательство «Вече», 2023
Вместо предисловия
Каким только не представал со страниц документальных, политических и публицистических книг образ «железного Феликса» за почти что столетие, отделяющее нас от его жизни, – от плакатно идеализированного, беспощадного и бескорыстного борца с врагами революции до неистового и кровавого фанатика-садиста. Впрочем, кто из активных деятелей российской, да и мировой истории избежал регулярных метаморфоз в мятущемся сознании современников и потомков?
Живописные полотна в приличных галереях рекомендуют беречь от попадания прямых солнечных лучей. Они вредят сохранности и мешают восприятию. Желательно к каждому подвести своё освещение. Истинные ценители и знатоки подолгу простаивают у холста, меняя ракурсы и расстояние, довольствуясь обнаружением ранее не замеченной детали, причудливого оттенка или даже просто какого-то необычного мазка.
Блики текущего дня также неизбежно отражаются и на восприятии нашим сознанием тех или иных исторических событий и персоналий. И, поверьте, здесь тоже немалую роль играют и ракурс, и расстояние, и освещение, и собственный взгляд, самоопределение, жизненная позиция – бросить камень вправе только тот, кто сам без греха. «Камней» и при жизни и после в Дзержинского кидали немало – кто откровенно, кто походя, исподтишка, вослед…
Опираться на мемуары в историческом исследовании надо с предельной осторожностью. Ибо один остроумный человек не без оснований определил сей род литературы как «рассказ о жизни, которую хотел бы прожить автор». Но все же нельзя не привести мнение двух людей, разных, но замечательных по своим проникновениям в суть жизни и времени, в характеры людей:
«Впервые я его видел в 1909–1910 годах, и уже тогда сразу же он вызвал у меня незабываемое впечатление душевной чистоты и твердости. В 1918–1921 годах я узнал его довольно близко, несколько раз беседовал с ним на очень щекотливую тему, часто обременял различными хлопотами; благодаря его душевной чуткости и справедливости было сделано много хорошего, он заставил меня и любить, и уважать его».
Максим Горький
«Думаю, что он не был плохим человеком, и даже по природе не был человеком жестоким. Это был фанатик. Производил впечатление человека одержимого. В нем было что-то жуткое. В прошлом он хотел стать католическим монахом и свою фанатическую веру перенес на коммунизм».
Николай Бердяев
«Не жизнь меня, а я жизнь поломал…» – признается мой герой, вовсе не отрицая изломов судьбы, но и не кивая при этом на лихие времена и обстоятельства, спутников и соратников, привычно принимая полную ответственность на себя.
Глава 1
Нескончаемый миг свободы
Последний раз бессильно и даже как бы жалобно лязгнуло железо тюремного затвора, заскулили проржавевшие, непривычные к распахиванию настежь петли. Будто хищная челюсть вечной неволи, проглотившая сотни, тысячи таких же жизней, как его, жадно клацнула и досадливо сжалась от близкой, но вдруг каким-то странным образом не доставшейся ей очередной жертвы.
Феликс не оглянулся. Хотя на мгновение представил, что и сейчас кто-то поднимает крышку дверного «глазка» и наблюдает, чтобы жертва не ускользнула из охраняемого пространства. Этот металлический звук – засовов, ключей, кандалов – давно звучал на все лады в его ушах, стал неизменным аккомпанементом тусклой, однообразной реальности, обрывочных снов и грёз. Их ведь и заковывают с целью отнять все и оставить только этот похоронный звон. Холодное, бездушное железо неотвратимо забирает тепло живого человеческого тела. Вечно алчущее этого тепла и никогда не насыщающееся.
Он так свыкся с этой страшной, отталкивающей и изнуряющей обстановкой. Свыкся с ощущением, что она навсегда поглотила того прежнего бледного юношу с саркастической улыбкой. Любое радужное будущее мнилось призрачным и недостижимым.
После суда перевели из Таганки в Бутырку и поместили в одиночную камеру внутренней тюрьмы, давно прозванной заключенными «Сахалином». Здесь не было ни имен, ни фамилий. Словно на смену жизни пришло прозябание, на смену действию – бездонное погружение в самого себя. Только кандалы и номера. Феликс Дзержинский стал № 217.
Ф. Дзержинский в период пребывания в Бутырской тюрьме.
1902 г. [РГАСПИ]
Ф. Дзержинский в период пребывания в Бутырской тюрьме.
1916 г. [РГАСПИ]
Бутырская тюрьма. Пугачевская башня.
[Из открытых источников]
По временам в ночной тиши воображение подсказывает какие-то движения, звуки, подыскивает для них место снаружи, за дверью, за окном, за забором или там, куда ведут заключенных, чтобы заковать их в цепи. Феликсу это чувство было знакомо ещё с Варшавской цитадели. В такие моменты он поднимался и чем больше вслушивался в застенную тишину, тем отчетливее слышал, будто тайком, с соблюдением строжайшей осторожности где-то пилят, обтесывают доски… «Готовят виселицу», – мелькало в голове, и уже не было никаких сомнений в этом. Он ложился, рывком натягивал одеяло на голову…
И в Варшавской цитадели, и в Седлецкой тюрьме он видел многих приговоренных к казни и их прощальные письма на стенах камер читал. Одно запомнил навсегда – «Теодор Яблонский, приговоренный к смерти. Камера № 48 (для смертников). Уже был врач. Сегодня состоится казнь. Прощай, жизнь! Прощайте, товарищи! Да здравствует революция!» Феликс не раз представлял, что чувствует обреченный. Он уже знает, ждет. К нему приходят, набрасываются, вяжут, затыкают рот… А может, он не сопротивляется, позволяет связать себе руки и надеть рубаху смерти. Его ведут и смотрят, как хватает его палач, видят предсмертные судороги…
Сейчас, когда открылась дверь его каменного саркофага, он верил и не верил… Может, вовсе и не реальность это? В снах почти всегда только и делал, что отчаянно гулял по воле, ясно представлял себе близкие лица – сестер, жены, даже сына Ясика, который родился в тюрьме и которого удалось увидеть лишь однажды в сиротском приюте, анонимно представившись дядей восьмимесячного ребенка… Эта галерея родных лиц постоянно двигалась в его больном рассудке, причудливо, как в калейдоскопе, меняла места, одни черты наплывали на другие, исчезали, проявлялись…
Попытаться ещё раз открыть уже открытые глаза? А вдруг окажется, что это лишь наваждение, давно прижившаяся комбинация мечты и надежды, серой яви и цветных картинок, присланных женой и сыном и прилепленных хлебным мякишем на стену камеры? Привиделось ведь прошлой ночью, что они вместе пускали мыльные пузыри. Радужные, переливающиеся перламутром, прекрасные…
