Не увидел ни конного, ни пешего.

Наехал во чистом поле на сырой дуб,

Сырой дуб, не простой – корокольчатый:

На том на дубу сидит черный вран,

Черный вран, птица вещая;

Он, Суровец, брал свой тугой лук,

Клал калену стрелу на тетивочку шелкову,

Хочет стрелять черна ворона,

Черна ворона, птицу вещую.

Возговорит ему черный вран,

Черный вран, птица вещая:

«Гой еси ты, Суровец молодец,

Суровец богатырь, Суздалец!

Тебе меня убить, – не корысть получить:

Мясом моим не накушатися,

Кровью моей не напитися,

Перьями моими не тешитися.

Скажу я тебе весточку радостну:

Как далече-далече во чистом поле,

А дале того во зеленых лугах,

Как стоит там Курбан-царь,

Курбан-царь Курбанович

Со всею силою своей могучею,

Со всеми воями удалыми,

Стои т он, широкими рвами окопавшися,

Земляным валом оградившися».

Молодецкое сердце не утерпчивое,

Разгоралась кровь богатырская,

Он бьет коня по крутым бокам,

Подымается его добрый конь

Выше дерева стоячего,

Выше облака ходячего,

Горы и долы между ног пускает,

Быстрые реки перескакивает,

Широкие раздолья хвостом устилает,

По земле бежит – земля дрожит.

Наехал он на Курбана царя, Курбановича.

Первый ров его бог перенес,

Другой ров его конь перескочил,

В третий ров он обрушился,

Его добрый конь набрюшился.

А тут взяли-прискакали татаровья,

Под левую руку двадцать взяли,

Под правую руку взяли сорок,

Повели к Курбану-царю,

Курбану-царю, Курбановичу.

Молодецкое сердце разъярилося,

Богатырская кровь разыгралася,

Как взял он татарина за волосы,

Как начал татарином помахивать,

Куда побежит, там улица лежит,

Где повернется, там площадью.

Брал Суровец саблю татарскую,

Пробился он, молодец, до бела шатра,

До бела шатра, до Курбана-царя.

Как взмолится ему Курбан-царь:

«Ты гой еси, Суровец молодец,

Суровец богатырь, Суздалец!

Погляди-ко ты, что в книге написано:

Что не велено вам князей казнить,

Что князей казнить и царей убивать».

И говорил ему Суровец-Суздалец:

«Ай же ты, собака, Курбан-царь!

Не про тебя, поганого, в книге написано.

Разорял ты, поганый царь, землю русскую,

Пролил ты, поганый царь, много кровушки,

Не щадил ни мужей, ни жен, ни малых детушек;

Срублю я тебе, поганому, буйну голову».

Тут срубил он царю Курбану буйну голову,

Поднял голову на востро копье,

Привез на заставу богатырскую,

Показать братьицам названыим.

Князь Роман и братья Ливики

Старина шестьдесят вторая. Русской земле угрожает другой враг – Литва. Два брата Ливики, королевские племянники собрались совершить набег на Русь.

Как на панове да на уланове

Жили-были там два брата, два Ливика,

Королевские два племянника.

Говорят два брата, два Ливика:

«Ай ты дядюшка наш, Чимбал-король,

Чимбал, король земли литовскоей!

Дай ты нам благословеньице на Русь ехать

Ко князю Роману Митриевичу на почестный пир,

Не можем боле терпеть славы его великия,

Славы его богатырския,

Почествуем князя Романа саблей вострою».

Говорит Чимбал, король земли литовскоей:

«Ай же вы, два брата, два Ливика,

Королевские два племянника!

Не дам я вам благословеньице на Русь ехать

Ко князю Роману Митриевичу.

Сколько я на Русь езживал,

А счастлив с Руси не выезживал.

А ныне у меня с князем Романом

Заповедь великая положена,

Кто заповедь нарушит —

Тому ноги отрубить и глаза выкопать.

Князь Роман знает хитрости-премудрости

От того Волха Всеславьевича киевского,

А повадку богатырскую от Ильи Муромца.

Поезжайте-ка вы во землю во Левонскую.

Там молодцы по спальням заспалися,

А добры кони по стойлам застоялися,

Цветно платье в сундуках залежалося,

Золота казна по погребам запасена.

Там получите добрых коней,

Там получите цветно платьице,

Там получите бессчетну золоту казну».

Не послушали они своего дядюшку,

Обкольчужились, облатились,

Садились на добрых коней,

Поехали на Русь ко князю Роману Митриевичу.

Не доедучись до князя Романа Митриевича,

Приехали ко перву селу ко Славскому:

В том селе было три церкви соборные;

Они то село пограбили и огнем сожгли,

Разорили церкви соборные,

Черных мужичков повырубили.

Ехали они ко втору селу Корачаеву:

В том селе было шесть церквей соборныих;

Они то село пограбили и огнем сожгли,

Разорили церкви соборные,

Черных мужичков повырубили.

Ехали они ко третьему селу самолучшему,

Самолучшему селу Переславскому:

Во том селе было девять церквей,

Они то село пограбили и огнем сожгли,

Разорили церкви соборные,

Черных мужичков повырубили,

Полонили они полоняночку

Молоду Настасью Митревну

С тем с младенцем двумесячным.

Выезжали во далече-далече чисто поле,

На то раздольице широкое,

Раздернули шатры полотняные,

Тут-то молодцы опочив держат,

А не много ли не мало, шесть-то дней.

Как из далеча-далеча из чиста поля

Налетала мала птица певчий жавороночек,

А садился он ко князю во зеленый сад.

А в саду поет он выговаривает:

«Ай ты, молодой князь Роман Митриевич!

Ешь ты, пьешь да прохлаждаешься,

Над собой ведь ты невзгодушки не ведаешь:

Во твою-то во святую Русь

А приехали-то два поганых, два Ливика,

Королевские да два племянника,

Они три твоих села пограбили и огнем сожгли,

Разорили церкви соборные,

Черных мужичков повырубили,

Полонили сестрицу твою родимую

Со тем младенцем двумесячным,

Увезли-то ведь далече во чисто поле,

За быстру реку за Смородину».

Закручинился тут князь Роман да запечалился

Еще той тоской-печалью он великою.

А хватал-то он ножище да кинжалище,

Кинул он ножище во дубовый стол;

Пролетело тут ножище сквозь дубовый стол.

«Ай же вы, щенки, Ливики поганые,

Вам ли щенкам надо мной насмехатися!»

Собирал он силы три тысячи,

Приезжает с дружиной своей хороброю

Далече-далече во чисто поле.