– Ну-ну, – подбодрил он застывшего в растерянности Титуса, хотя его взгляд выражал при этом странную жалость. – Это же не змея гремучая. Тем более что перо теперь ваше, сир.

– Мое? – Титус, кажется, даже не удивился. – Почему?

Архивариус неожиданно разозлился.

– А почему вы на свет появились? – сердито ответил он. – Каждому надо что-то сделать в своей жизни. Так людям на роду написано.

– Что написано? – не понял Титус.

– Вот об этом, дружок, догадайся сам. Все остальное за тебя уже сделали, – ласково ответил ему Архивариус и мягко, но все равно бесцеремонно выпихнул наследника из библиотеки. Двери с грохотом захлопнулись перед самым его носом.

Пытаясь сообразить, что все это значит, Титус минут десять простоял на одном месте, тупо глядя на перо, едва освещенное светом подвешенного за поворотом коридора факела. Оно уже не оттягивало руку, не давило на голову и казалось совершенно обычным птичьим пером – одним из тех, что в детстве они затыкали в волосы, играя в индейцев. Зачем ему дали эту штуку? Скорее всего, Архивариус просто сумасшедший. Хотя, спору нет, умеет произвести впечатление и эффектно подать себя…

– Глаза! – раздался тут зловещий шепот за его спиной. Титус дернулся всем телом и едва не заорал от испуга, увидев белую фигуру в колпаке. Это, однако, был всего лишь Мюллер.

– Глаза, сир, надо поберечь. Темно здесь слишком, чтобы всякие там мелочи рассматривать, – заботливо повторил слуга, подходя поближе. – Вам ведь глаза еще ой как пригодятся. У писателей они всегда слабое место. Пока очки не изобрели, жуть что было. Правда, вот Бах слепым писал. Но музыку. Я думаю, музыку проще писать, чем книги. Хотя многие, конечно, считают иначе…

У Титуса появилась мысль, что Мюллер, пожалуй, неплохо информирован для человека, живущего черт знает где на вершине потухшего вулкана. Но спросил наследник о другом.

– Дорогой Мюллер, – аккуратно начал он, – почему ты назвал меня писателем? Не припомню ни одной своей книги!

Мюллер с видом придворного, что полчаса назад узнал из первых рук наисвежайшую сплетню, наклонился к уху наследника и заговорщицки прошептал:

– Раз дали перо, значит, писатель. Нужно, сир, писать. А ежели писать не будете или плохо напишете, тогда…

Тут слуга издал звук, похожий на «к-х-х», который Титусу очень не понравился.

– Что значит «к-х-х»? – переспросил он дрогнувшим голосом.

Очевидно, прозвучало это весьма жалко, так как на физиономии Мюллера немедленно отобразилось желание позаботиться о Титусе.

– Да вы не волнуйтесь, сударь, – торопливо начал бормотать он, беря новоиспеченного герцога под руку и увлекая вдоль по полутемному коридору. – Сюда не привозят кого попало. Раз вы здесь, то уж, поверьте, о ваших способностях позаботились надлежащим образом… Хотя, конечно, и спрос будет соответствующий.

Последнее высказывание опять же перечеркивало все то, о чем Мюллер распространялся до того. Ну и дела, рассеянно подумал Титус, никто ничего прямо не говорит, а потом еще и спросят, если что не так. И не сбежишь отсюда никуда. Везде горы, ветер и пустота… Тут наследник Сан-Маринский внезапно почувствовал невыносимую для нормального человека усталость и откровенно зевнул, забыв прикрыть рот рукой.

– Изволите почивать? – словно сделав неожиданное открытие, удивленно спросил его Мюллер.

– Изволяю… Изволю, – ответил Титус, опять зевнув в промежутке между двумя словами. Вспомнив пословицу о том, что утро вечера мудренее, он решил не забивать себе голову лишними страхами. По крайней мере, не похоже, что этой ночью кто-то собирается сделать ему «к-х-х».

В руке у Мюллера неизвестно откуда возник прежний семисвечник с уже заметно оплывшими свечами. Верхушки их, оживленные язычками пламени, напоминали цветом мякоть свежего апельсина. От этого почти абажурного света Титус окончательно успокоился. Мюллер торжественно, как будто совершая некий важный обряд, поднял канделябр высоко над головой и зашагал в сторону, противоположную той, куда они до того шли. Оказалось, комната Титуса находилась совсем рядом с библиотекой.

– Как у вас насчет зубных щеток? – сонно спросил Титус, оглядывая мрачную спальню с массивной, закрытой пологом кроватью и многочисленными, трудно различимыми в полутьме гобеленами, покрывавшими голые каменные стены. Взбивавший подушки Мюллер застыл как вкопанный и непонимающе посмотрел на него, высоко задрав брови. За окном заржали лошади. По всей видимости, те самые, на которых они прибыли в герцогство Сан-Маринское. Лошади заржали еще раз, а брови Мюллера все никак не могли прийти в нормальное состояние.

– Понятно, – сказал Титус, которому по большому счету было уже все равно. – Еще не изобрели в отличие от очков. Придется мне этим заняться. Кстати, Мюллер, вы действительно совершенно неподражаемо кричали «хайя!». Только, ради бога, не окликайте меня больше в коридоре таким загробным голосом. Иначе останетесь без работы…

– Такой трудолюбивый человек, как я, сир, без работы не останется, – возразил Мюллер, отчаянно молотя по подушкам большими, как две кувалды, кулаками. Затем, отчего-то протяжно вздыхая, он затянул шторы, грохнул семисвечником об стол и с молчаливым поклоном вышел из комнаты.

Титус подождал, пока стук каблуков Мюллера не затихнет совсем в мертвой тишине коридора, а потом, удивив самого себя, выдохнул из легких остатки городского смога и с разбега, прямо в ботинках, плюхнулся на белоснежную перину, заставив дружно вспорхнуть в воздух десяток почти невесомых перышек. Ощутив себя безмерно счастливым, с невыразимым блаженством вытянул ноги. Тут что-то очень больно кольнуло наследника Сан-Маринского в бок. Титус пошарил под собой и вытащил из кармана перо. Оно распушилось еще больше и довольно сильно помялось. «Надо обращаться с ним поаккуратнее, – промелькнуло в голове. – Похоже, Архивариус очень дорожит этой штукой. Хотя, конечно, никакое ты не волшебное. Но я честно дам тебе шанс показать свои чудесные свойства».

Он послюнявил палец и постарался пригладить перо таким образом, чтобы оно приняло первоначальный пристойный вид. Потом, улыбнувшись своей глупой затее, через силу слез с кровати и добрался до письменного стола. Свечи в семисвечнике вспыхнули ярче – скорее всего, где-то в коридоре открыли дверь, создав тем самым небольшой сквозняк. Прямо посередине стола лежала аккуратная толстая пачка сероватой бумаги непривычного вида. Наследнику показалось, что перо Архивариуса проскользнуло у него между пальцами и само прыгнуло в начищенную медную чернильницу. Никогда прежде не писавший перьями, Титус боялся поставить кляксу. Однако, несмотря на непонятное дрожание рук, вполне пристойно вывел на бумажном листе:

«Рукопись Титуса, наследника Сан-Маринского»