Вечером сидела в пивной при вокзале, познакомилась с компанией ровесников, прилично выпили, кто-то спросил, пробовала ли она хоть раз «зелье». Она сказала «нет», и ей дали сигарету — длинную самокрутку, от которой плыло в глазах, а утром подступала тошнота. Но это утром, а тем же вечером она поехала с каким-то типом, который предложил ей ночлег, сказав, что у него две комнаты. Комната оказалась одна, но ей было на все наплевать, и она осталась. А на следующий день он велел ей идти на вокзал, ловить, как он выразился, фрайеров. И жестоко избил, когда она ответила ему: «Поцелуй меня в…»

Возвращаться домой, к матери-пенсионерке, не хотелось, деньги на исходе. Однажды, бродя по городу, увидела на ступеньках собора двух девиц в грязных линялых джинсах, стоптанных сандалиях на босу ногу и каких-то обносках вместо блузок. Рядом с ними — бутыль кока-колы, к которой они по очереди прикладывались. Заметив, что она разглядывает их, одна из девиц сказала: «Эй ты, чего уставилась, присоединяйся, если хочешь». Идти все равно было некуда, и она села. «Деньги у тебя есть?» — спросила другая. Она показала. «Не густо, — сказала девица, — но на сосиски всем хватит». Потом они все вместе ели сосиски, и тогда она спросила новых знакомых, как у них с жильем. «Не волнуйся, — последовал ответ, — и для тебя место найдется».

Так она попала в «коммуну». Человек тридцать парней и девушек. Восемь неубранных комнат с грязными матрацами на полу. Кухня, заваленная немытой посудой. Книги, кипы газет, разбросанные где попало. Большой стол в «гостиной», тоже заваленный грязной посудой. А рядом, у стены, — старый телевизор. Раздавленные окурки. Двое детей, ползающих по этой грязи, — матерью их была одна из «коммунарок». Отца, кажется, при них не было. Присматривали за детьми все, вернее, никто. Питались чем попало. Трое «коммунаров» получали переводы из дома. Пятеро где-то работали. Были еще три студента. Остальные пробавлялись случайными заработками, крали в универмагах, но главным образом жили за счет товарищей.

Многое ей нравилось, но многое поначалу отталкивало. Как это так — залезть без спроса в чужую сумку в поисках зажигалки или пудреницы и заодно прочитать чужое письмо? Или надеть чужую юбку, колготы? Ей объяснили: в «коммуне» нет ни моего, ни твоего. Это новая ячейка будущего общества, где не будет разъедающей души людей частной собственности. Диким показалось и то, что никаких постоянных привязанностей ни у кого в «коммуне» не было, ночью каждый шел спать, с кем хотел. Это тоже объяснялось как прообраз новых будущих отношений — в противоположность насквозь прогнившей и лживой буржуазной морали.

Но особенно утомляли в первое время вечерние посиделки — их называли дискуссиями. Участвовать в них обязаны были все. Происходило это так: после ужина рассаживались на полу в большой комнате, и до глубокой ночи шел нескончаемый треп, как она про себя называла эти дискуссии. Особенно много рассуждали о комплексах, мешающих свободному, раскрепощенному поведению индивидуума. Сводилось все в основном к проблеме секса, при этом каждый по очереди должен был выворачиваться наизнанку, рассказывать о своих «комплексах» и «трудностях», отвечать на любые вопросы. Это называлось «заниматься самоанализом». Ей же этот «самоанализ» напоминал допрос в полицейском участке.

Бывали, впрочем, и интересные вечера. Например, она с детства усвоила, что красть преступно. Однако новые товарищи доказали, что не все так просто и однозначно. Да, нельзя обкрадывать своего брата трудягу, но взять, к примеру, в универмаге то, что тебе требуется для жизни — продукты, мыло, одежду, обувь, — это не воровство, а экспроприация. Ты отчуждаешь у толстосума то, что он награбил путем эксплуатации, следовательно, берешь принадлежащее тебе по праву. Во всех этих теоретических премудростях главными доками были студенты. Они сыпали цитатами из «классиков анархизма». Главное зло, говорили они, — это частная собственность. Когда все будет принадлежать народу — заводы, магазины, дома, земля, продукты, одежда, — исчезнут войны, голод, преступность, эксплуатация, принуждение, репрессии. Ей эти мысли нравились, они были созвучны ее собственному настроению.

То, что капитализм отжил свое и его надо уничтожить, — с этим были согласны-все. Споры — до ожесточения, до крика — начинались, когда заходил вопрос, как это сделать. Меньшинство во главе со студентами было за насильственные действия. Остальные не соглашались: революция у нас? Это безумие. С кем ее делать, с этими сонными обывателями? Да и пролетариат… А что пролетариат? Он неоднороден, есть большая прослойка, десятки миллионов люден, живущих в бедности. Плюс деклассированные элементы — это такая потенциальная взрывная сила, что ой-ой-ой. Нет, ты подожди, ты организуй их сперва… Нет, это ты подожди, действие — лучшая организация. Пример, порыв, увлекающий массы. Мао Цзэдун, например, не занимался теоретическими выкладками: сколько населения на его стороне, а сколько против. Он действовал и победил… Хорошо, а Че Гевара, он тоже действовал… Да, у революции бывают поражения; но есть и другие примеры: Кастро, Хо Ши Мин…

Плавал по комнате табачный дым, из кухни приносился необъятных размеров кофейник, и с разных сторон раздавалось: да нет, у нас не раскачаешь… Еще как раскачаешь… Будем создавать сеть конспиративных квартир, склады с оружием… А где его взять, это оружие?.. Купить, отнять — все создается постепенно. Когда возникнут первые вооруженные ячейки — начнем действовать… Против кого? Полиция и армия раздавят, как червей… Правильно, но зачем же сразу против армии? Начинать надо с малого: с политиков, крупных промышленников, банкиров, чиновников. Возле каждого вооруженного солдата не поставишь, в этом и преимущество городского террориста. Неожиданность. Сегодня удар наносится здесь, завтра в другом месте, где враг и не предполагает… Ну хорошо, прикончишь ты десяток-другой толстосумов, а дальше что?.. Ну, это только начало. А потом, посеять страх и неуверенность в аппарате власти — разве этого мало? Мы будем казнить их одного за другим, мы будем проводить экспроприацию в пользу народа… Что экспроприировать?.. Банки, например… Грабить?.. Отбирать награбленное. Заставлять капиталистов под угрозой того, что вся их вонючая недвижимость взлетит на воздух, строить для рабочих бесплатные детские сады, столовые, квартиры. И они убедятся, что лучше потерять часть, чем целое. А потом народ… А у нас разве потерь не будет?.. Жертвы, конечно, будут, но еще большим будет приток добровольцев. Мы будем плавать среди народа, как рыба в воде, а полиция и армия бессильны против народа… Жди, поднимется тебе народ… Поднимется обязательно. Бомбы, которые мы будем бросать в систему, мы будем бросать в сознание масс — разбудим…

Как-то постепенно ее симпатии переходили на сторону тех, кто призывал хоть что-то делать. Пусть их ждет гибель, но жизнь, которую они ведут, — это