Балашов задумался. Потом кивнул утвердительно:

— У каждого с каждым. С каждым. Только тут заряды могут быть разные. Химия иная. Оттого и называется «дружба».

— Нет, Игорёк, что-то в твоей теории не то, — скверно ухмыльнулась Маша, — а как, Балашов, в твоей виртуальной таблице может быть элемент твоей идеальной близости ну, к примеру, со Сталиным?

— Он умер. Тебе не сообщили?

— Хорошо. С Арафатом. С Каддафи. Или, чтобы тебе ближе стало, с террористами Назари?

Игорь отвлёкся от разглядывания обоев и странно посмотрел на подругу.

— Ты гений, хоть и злишься! А почему бы не с самим Назари? Этого мне не хватало! Вот это уже книга. Об одной очень сложной близости. О смысле новой войны. Ты гений, Маша. Не двадцатый век завершился, а двадцать первый век начался!

Кеглер на ТВ

13–14 сентября 2001-го. Москва

Попасть на экран оказалось куда проще, чем это себе представлял Паша Кеглер. Приятель с РТР, только услышав про террористов, не стал даже вдаваться в подробности, что за плёнку привёз Паша и откуда.

— Так, понял, дальше не надо. Тема сейчас покатит, как смазанная. Через минут двадцать перезвони, я стрелки переведу. Только давай сразу замажем: НТВ если купит, я в полудоле. На весь прокат.

Сердце тикало часто-часто, но Паша подсобрался. Нельзя было продешевить.

— Годится. Только плёнки после интервью получишь. В прайм-тайм. Иначе — двадцать пять процентов.

— Ну ты волчара, — хмыкнул приятель. Прозвучало это уважительно. Кеглер аж приподнялся на цыпочках.

— А то как. У меня крутая клюза на руках. А на календаре что у нас? Второй день нью-йоркской трагедии…

НТВ дало Паше не только прайм-тайм, но и отличного ведущего. Когда у новоиспечённого эксперта Кеглера скверно выходило с тем или иным ответом, он закашливался, тянулся за стаканом с водой, а ведущий уже заполнял паузу мягкой подкладкой, вполне заменяющей собой Пашину речь.

— И всё-таки, Павел, и всё-таки, кто смог осуществить такое?

— Э-э… Я полагаю…

— Вы ведь видите связь таких разных событий, как воздушная атака на небоскрёбы в Нью-Йорке и покушение на лидера афганских моджахедов по другую сторону океана. Не так ли?

— Кхе. Возможна прямая связь. Звенья одной цепи.

— Да. Мне, сидя в Москве, трудно перекинуть мост между близкими по времени, но столь далёкими по расстоянию и, главное, по последствиям событиями. А вот наш сегодняшний гость Павел Кеглер, только что вернувшийся из Афганистана, эту связь установил. Так вопрос к эксперту: кто и зачем? И главное: что будет дальше? Вы объясните нам это? Вы развеете наши страхи?

— Кхе, хороший вопрос. Вопросы. Вопросищи. Если бы вы спросили, мог ли это сделать Зия Хан Назари, я бы ответил, что мог. У него есть масштаб, у этого мегатеррориста, как его точно охарактеризовал один мой приятель, тоже специалист.

— А если я спрошу, мог ли это сделать Саддам? Хомейни? Усама? Или Каддафи? Или другое государство? Куба?

— Тут я ответил бы «нет», — Кеглер вошёл в роль. Артистических способностей он был не лишён и ощущал себя перед камерой то Логиновым, то Балашовым, — государство, спецслужбы — это бюрократия, решения проходят множество инстанций. Везде подписи. Ответственность, страхи. Государство на такое нестандартное действие не способно. Нет, это умная и независимая структура. Такая есть у Назари. Он фигура такая. С размахом. Ещё в Афганистане при моджахедах проявился.

— С размахом. Да, уважаемые телезрители, кому-то это может показаться циничным. Но слово «размах», употреблённое господином Кеглером, как говорится, из трагической песни происходящих на наших глазах событий не выкинешь. Но, Павел, если вы считаете, что Пентагон и Лев Панджшера — звенья одной цепи, — то тогда ещё к вам вопрос: объясните зрителям, зачем исламскому мегатеррористу понадобилось убирать своего влиятельного единоверца в Афганистане. Ответите?

— Тот, кто сегодня ответит на этот вопрос, может не прожить долго, — вспомнил Паша кругленькую фразу, произнесённую Логиновым. Он подмигнул ведущему, — тут большая игра. Назари — союзник талибов, Масуд — их главный противник. Но не в этом… Кхе… — Кеглер на секунду заколебался, и всё-таки решился. В ушах легонько зазвенело, как на высоте.

— У меня точные, точные данные. Назари давно засылает террористов на Запад. Вся Европа в сети. Недавно ушла группа. Из Афганистана. Единственный, кто мешает терротранзиту — Масуд. Его разведка. Он — буфер. Они многое знают.

— Вы хотите сказать, что Нью-Йорк — не последнее? — ведущий подыгрывал Кеглеру. Он был очень доволен разговорившимся гостем.

— Не последнее. По плану. Такое готовится долго. А в Европу террористы были заброшены совсем недавно. Полгода не прошло. Это детонатор будущего.

— Куда в Европу?

— В Германию, — брякнул Паша Кеглер скорее наобум, вспомнив про то, как его приняли в бюро ZDF…

Несколько дней после интервью на НТВ Паши Кеглера не было. Не было такого человека, потому что человеку, кроме скелета, сердца, ливера, мозга, в конце концов, ещё нужно время, в котором он может собрать свою массу в одном месте. В отличие от физических тел, способных восполнять массу скоростью, отказываться от постоянства места во времени, душа, определяющая имя человека, не может жертвовать своей массой — её масса или ноль или бесконечность — она либо везде, либо нигде. Но момент жизни для неё — это момент отождествления с ней тела. И для такого отождествления телу необходим хотя бы частичный покой. Вот чего Кеглер не мог предоставить своей душе в подхвативших и охвативших его обстоятельствах — так это времени на отождествление. Его мечта сбывалась. Он становился популярен, но популярность, как ветер, надувала парус его суденышка и гнала, гнала вперёд. Встречи, интервью… Настроение было приподнятым. Но Паша ловил себя на том, что с каждой следующей удачей в нём сильнее проявлялся страх: вдруг все закончится, ветер удачи сменит направление, и он останется один, лицом к лицу с неведомой ему на самом деле опасностью. Он даже полагал, что в страхе виновата мама. Мама всё же дозвонилась до него и помимо обычных упрёков в эгоизме и забвении единственного близкого человека (оставшегося ещё, с сарказмом добавляла она) вдруг сказала тихо, так тихо, что сын прислушался: не лез бы ты в это дело, Павлик, мать хоть раз послушай.

— В какое дело? — переспросил Кеглер.

— С террористами этими. Арабы, Кавказ — не лезь туда. Не наше это дело. По телевизору видела тебя, так сердце заболело. Мягкий ты.

— Ладно, мама, далеко не полезу. Журналистская работа такая: сейчас это, завтра то…

Но царапина на стекле, отделяющем его от солнечного будущего, осталась.

Несколько раз он намеревался позвонить Логинову, поблагодарить, да