Кеглер, направляясь к Балашову, точно не представлял себе, чего же он хочет от названного Логиновым эксперта. Он был движим досадой на немцев из ZDF, которые отнеслись к его пленкам даже не безразлично, а высокомерно и пренебрежительно, и бодрой догадкой, что именно Балашов придаст его судьбе нужный толчок вперед. Или вверх. К удаче.

Но чем меньше в бутылке оставалось жидкости, похожей на некрепкий чай, тем яснее становился Паше Кеглеру истинный великий смысл его прихода. Тут удача, тут метод! Эксперт вкладывает ему в руки рычаг, которым он взломает замок, висящий на воротах, ведущих к известности. Ну Логинов, ну спасибо тебе!

— Ты, Балашов, не сиди, не молчи, ты же на радио, на телевидении был, скажи, что знаешь. Кто? Потому что Масуда. Наступление по всему фронту. Возьми меня с собой, я про арабов в Ходже расскажу. Плёнки покажем — полный эксклюзив, — частил гость, по-хозяйски устроившийся у Балашова.

Балашову не нравилось, что пришелец скоро перешёл на ты, и ещё больше не нравилось, что наглец то и дело подмигивает Маше. С ним примиряло лишь то, что напиток он подобрал грамотно, да и в Афгане отметился. Беглостью речи крепыш напомнил Игорю Миронова. Видимо, тонкие сферы жизни организуют пространство вокруг человека так, что ему на его пути то и дело попадается подобное. Будто случайно.

— Эксперт Балашов очень скромен, — объясняла тем временем Маша, которую от рваного ритма сна да от перцовки повело, — но не от скромности скромен, а от гордости. И ещё от страха. Боится словом повредить мир. Как глаз ногтем.

— Почему? — не осознал дефиниции Кеглер.

— Это вы его спросите, почему. Писатель великий потому что. Угадал излом века. Теперь испугался.

Балашов раскраснелся.

— Я книгу писал. Всё на фактах. И все про Нью-Йорк. Только в Европе. В Германии. Из Афганистана. Но бросил пока. Всё сложно с этим. В чём права она, — Игорь кивнул на Машу, — нельзя большим пальцем в часовой механизм.

Игорь хотел развить эту мысль, а заодно и самому разобраться в том, отчего ощутил после получения грозных известий неведомую доселе значительность. Но не рассчитал, что собеседник его — истинный журналюга, недалёкий да цепкий. Террористы Назари в Германии — вот, оказывается, чего не хватало в супе. Услышав о террористах, Кеглер утратил интерес даже к Маше. Игорь уловил это и спохватился — добрыми бы словами обласкал его Миронов, кабы прознал, что Игорь болтает о Ютове и его бойцах с первым встречным.

Но поздно. Изменение настроения хозяина только подтвердило догадку гостя — террористы есть и эксперт знает о них гораздо больше, чем говорит. Он ощущал себя в отличной форме и решил зайти иначе. Цель была близка.

— А я не верю. Логинов говорил что-то про Чечню, про Афган, а я не верю. Я там, в Афгане, людей видел. Им до Чечни дела — как до мяса свиньи. И Чечня, и Москва, и какой-нибудь Франкфурт-на-Майне им без надобности. Выдумки наших ястребов. И Логинов, твой европеец, хм, слухами «Голоса Европы» полнит. Ну, ещё по одной? А я в Чечне-то был. Я эту тему буду поднимать. Ага.

— А я точно знаю. Через Кавказ идут. Там легализацию проходят. На не туфтовых паспортах. А здесь уже отмываются окончательно. Точно знаю, — обиделся Балашов.

— ОБС. Одна бабушка сказала, — Кеглер уже знал, как взять интеллигента «тепленьким».

— Говорю тебе — точно. Точно, как слово Масуда. Оттуда получено, а здесь проверено. Кровью проверено.

— Кро-о-вью?

— Кровью. И дальше не лезь. Дальше не наши дела.

— Раз не хочешь — молчи. А у меня плёнки на руках. Они молчать не могут. Логинов уже даёт интервью. А ведь мы вместе были. Я не рыжий. У меня тоже чего рассказать-то есть. На тебя ссылаться не буду. Надо только успеть, пока лавина с горы не покатила.

Кеглер вышел от эксперта хмельной и счастливый. Жизнь собралась в тёплое сладкое целое, как чай, вылитый в блюдечко. Наклонись и пей, пока не остыл.

Он ещё долго не мог заснуть, вспоминал, как разволновался Балашов, как просил язык держать за зубами о пресловутых террористах Назари в Германии. Врёт, наверное, хитрец, цену набивает… Откуда, ну откуда ему, червю, знать…

Но для Паши Кеглера было не столь важно, врал ли Балашов, не врал ли… Он пообещал тому молчать, хотя точно знал, что расскажет.

— Дурной он, зачем Логинов его послал, что ему с ним? Порастерял Володя аристократизм на чужбине, — посетовала после ухода Кеглера Маша.

— Дурной.

— А ты что разболтался? То сидишь, как крот в норе, а тут на разговор потянуло.

— Предупредить хотел. А то с дурной головой полез бы. В тельняшке. Кеглер. Фамилия какая-то…

— Кеглер этот фартовый, ты мне поверь, скоро главным экспертом будет. А ты так и просидишь.

Балашов оглядел Машу, ненадолго задержал взгляд на её заострённом упрямом затылочке и устремил его дальше. Как будто тут Маши-птички уже не было, но его глаз еще способен был ее разглядеть.

— Я ещё о любви понял. Ее надо классифицировать в таблицу Менделеева. Любовь — это и психофизическая близость. Не так, как все думают, а как электрон с ядром в атоме.

— Ты это к чему, Балашов?

— Только близость к ядру у электронов разная бывает. Орбиты. Каждая орбита — свой квадрат в химической таблице элементов. Особое вещество любви. А мы их все в одну кучу, любовь и любовь.

— А я кто — электрон или ядро? Интересная у тебя теория.

— Не знаю. Может быть, для меня ты электрон, для тебя — я. Дуальность внутренней реальности. А может быть, мы — оба электроны, вокруг одного ядра вращаемся, а оно и есть «то самое».

— Что «то самое»?

— Не знаю пока что. То, что в материи отражает факт наличия нас с тобой как одного идеального целого.

— А с твоей бывшей, с Галей, у тебя другое — это самое идеальное целое?

— В том-то и дело. Может быть, две, три, сто любовей у меня. Весь вопрос в орбитах.

В Машиных глазах сверкнуло недоброе.

— Ладно. Про Галю ясно. А с Логиновым или с твоим Мироновым тоже? Как там у мужиков с