К концу встречи первый участник предложил вынести решение «на доработку», женщина вышла, не прощаясь, а третий – сделал вид, что торопится на другую встречу.

Когда все ушли, Маргарита осталась за столом одна. В комнате стоял запах холодного кофе и невысказанных обид. Она долго не двигалась, только вцепилась руками в край стола, будто могла не дать ему утонуть.

– Тебе понравилось? – спросила она, не глядя на Григория, который стоял у дверей.

– Очень, – ответил он. – Ты знаешь, как я люблю, когда сильные люди теряют контроль.

– Ты даже не издеваешься, – сказала она. – Просто добиваешь.

– Просто показываю, как это бывает, – сказал он.

Она разжала пальцы, посмотрела на него с таким презрением, что, если бы взглядом можно было убить, он бы уже не вышел из этой комнаты.

– Чего ты добиваешься? – спросила она.

– Честности, – сказал он. – Хотя бы один раз.

Она встала, подошла к окну, долго смотрела на улицу. Потом сказала, не оборачиваясь:

– Ты только что убил меня как лидера. Ты рад?

– Уверен, что ты родишься ещё сильнее, – сказал он.

Она усмехнулась, но без радости:

– Теперь у тебя одна проблема: нет ни одной угрозы, которая была бы хуже, чем я сама.

Он вышел, не сказав ни слова.

Маргарита осталась стоять у окна, и впервые за много лет ей стало по-настоящему спокойно: когда у тебя отобрали всё – не страшно терять остатки.

Она села за стол, открыла ноутбук и быстро написала три письма: одно – о своём уходе с поста, второе – о встрече с юристами, третье – себе самой, чтобы никогда больше не возвращаться туда, где нет права на собственную боль.

В это утро она, наконец, почувствовала себя взрослой – не из-за поражения, а потому, что впервые не боялась быть одной.

Глава 16

Елена всегда ненавидела вечера в салоне: после семи здесь дышалось глухо, будто стены выжимали из себя остатки дневного света, а люстры под потолком светили не для людей, а для самих себя – как старые актрисы, что играют по инерции, давно утратив публику. Сегодняшний вечер был хуже остальных. Она сидела за длинным столом, утыканным белыми стопками распечаток, где отчётливо проступали и фамильные конфликты, и сплетни про дочерей, и даже невнятные угрозы от бывших партнёров. Пальцы у неё дрожали – не от страха, а от избытка кофеина, которым она себя лечила, как другие лечат неврозы спиртом или фитнесом.

Виски болели так, будто под кожу вживили две тонкие проволоки: левая шла от корня носа вверх, правая упиралась в ухо. Она несколько раз с усилием растирала виски пальцами – изящно, без давления, чтобы не смазать макияж, который с утра казался безупречным, а теперь стёк полосами к подбородку. Блузка на ней была мятой, хотя утром она гладила её сама, потратив на это почти полчаса: Елена всегда верила, что точность в одежде отчасти восполняет неточности в поступках. Теперь всё это казалось смешным: ворсинки на рукаве, след от туши на манжете, смятость в области талии – как след от чужих рук, которых здесь, разумеется, не было.

Снаружи, за дверью, слышался только редкий звон сигнализации: то ли ветер стучал в окно, то ли осталась невыключенной одна из витринных подсветок. Она попробовала закрыть глаза, но в этот момент дверь распахнулась, и в проёме возникла Вера.

– Инвентаризация через двадцать минут, – бодро объявила она, не заглянув даже на стол. – Если хотите, я могу всё взять на себя.

– Спасибо, – устало сказала Елена, – но это моя обязанность.

– С такой болью в голове вы скорее себя пересчитаете, чем бриллианты, – усмехнулась Вера. – Может, отложим до утра?

– До утра оно не станет лучше, – сказала Елена. – Да и вряд ли кто-то из них захочет просыпаться для нас в семь.

Вера пожала плечами: в её руках был планшет, из-за которого пальцы были покрыты цифровой пылью, и от этого казалось, что она трогает мир только через слой экрана. Она присела на край стола, достала из кармана жевательную резинку, размотала и предложила:

– Будете?

Елена отказалась, не поднимая головы.

– Тут, между прочим, сегодня никто не задерживается, – сказала Вера. – Даже Лиза ушла к четырём.

– Я знаю, – отозвалась Елена. – У меня на всех есть глаза.

– Кроме себя, – возразила Вера, но не стала настаивать.

На пару секунд повисла пауза: в ней было столько плотности, что казалось – вдохнёшь и задохнёшься.

– Я сама всё сделаю, – повторила Елена, теперь уже не про инвентаризацию, а про что-то другое.

– Как скажете, – кивнула Вера, но уходить не спешила. – Могу помочь хотя бы открыть кладовую: там замок снова заедает.

– Не нужно, – сказала Елена, но тут же исправилась: – Ладно, если вы настаиваете.

– Я уже и Григория напрягла, – улыбнулась Вера. – Он там разбирает коробки с возвратами, ждёт, когда вы дадите добро на ревизию. Мальчик говорит, что может работать всю ночь.

– Удивительно, – сказала Елена, и впервые за вечер в голосе у неё появилась интонация не усталости, а лёгкой иронии. – Я бы не подумала, что он вообще умеет работать руками.

– Бывает, – сказала Вера, – особенно если мотивация правильная.

– А какая у него мотивация?

Вера на секунду задумалась:

– У каждого своя. Может, хочет понравиться вам, а может – просто ненавидит сидеть дома.

В этот момент на столе завибрировал телефон, и экран высветил три входящих: первая – от юриста, вторая – от Софьи (она сразу игнорировала дочерей, когда была на работе), третья – от неизвестного московского номера. Она выключила звук, бросила аппарат на край стола и посмотрела на Веру:

– Если я исчезну к утру, вы знаете, кому звонить.

Вера кивнула: между женщинами было согласие, что в этом городе спасают не мужья и не любовники, а коллеги по несчастью.

– Тогда до вечера, – сказала Вера и вышла.

Елена осталась одна.

Она медленно собрала бумаги в стопку, аккуратно разровняла их ладонью – было в этом движении что-то ритуальное, почти материнское, как у женщины, которая по привычке пересчитывает игрушки в детском саду. Потом встала, надела пиджак (он был чуть великоват в плечах, но к нему она испытывала особую слабость: сшитый на заказ, с подкладкой цвета тёмного вина), проверила макияж в зеркале