Коридор салона после закрытия был похож на роскошный мавзолей: отражения витринных фонарей блестели на полу, по периметру стоял запах остатков дневных духов – сладких, чуть приторных, с горькой нотой в конце. Она всегда отмечала, что у каждой из продавцов был свой парфюм, и каждый вечер этот ансамбль оседал на стенах, словно память о том, что даже у ювелирных изделий есть свой срок годности.

Когда она проходила мимо основной витрины, то машинально поправила на ней пару подвесок: одна висела слишком низко, другая – невыгодно ловила свет. Это был рефлекс: даже в уставе компании прописано, что всё должно быть красиво не только для клиента, но и для самой витрины, потому что она – главный свидетель в любом процессе.

В подсобке действительно был Григорий: он сидел на корточках, что-то сортировал в ящиках, время от времени сверяясь со списком на планшете. На нём была чёрная футболка, не по сезону тонкая, и когда он повернулся, Елена увидела: под глазами у него тени, будто парень не спал трое суток подряд.

Он поднялся, увидел её и тут же выпрямился:

– Я уже почти всё разложил, – сказал он. – Остались только алмазы из возврата и пара спорных кулонов.

– Ты работаешь лучше всех моих старых мастеров, – сказала Елена, пытаясь добавить голосу уверенности.

– Ты уже работаешь здесь на постоянке, но почему-то всё время делаешь вид, что это временно.

Он пожал плечами, отводя взгляд:

– Может, потому что мне до сих пор не заплатили аванс.

– А если я заплачу сегодня? – спросила она, и в её голосе появилась едва заметная хрипотца.

– Тогда я признаю, что это моя настоящая работа, – сказал он, глядя ей прямо в глаза.

На секунду в его голосе мелькнуло нечто личное, но тут же растворилось в общей корректности.

Она хотела что-то добавить, но вдруг почувствовала – у неё снова заболели виски. Елена на секунду закрыла глаза, потом сказала:

– Давай доделаем это до конца.

– Конечно, – ответил он.

Они оба замолчали. Казалось, что все звуки мира ушли в запасник, оставив только глухие удары часов и редкое шуршание бумаги.

В этот момент Елена вдруг поняла: её не тревожит перспектива провести здесь вечер. Наоборот – в этой изоляции было что-то чистое, даже освобождающее. Григорий работал молча, не задавал вопросов, не пытался впечатлить или переиграть, и в этом был приятный контраст с другими мужчинами, которых она знала в течение последних десяти лет.

Когда он подошёл ближе, чтобы передать ей одну из коробок, их руки коснулись друг друга – случайно, но при этом ощущение было, будто в тело пустили разряд. Она даже не отдёрнула ладонь, только чуть сжала коробку крепче.

– Спасибо, – сказала она, и сама не поняла, зачем произнесла это вслух.

Он посмотрел ей в глаза:

– Не за что. Я люблю, когда работаешь не один.

Она кивнула. Потом села за стол, где уже лежали алмазы, и стала их сортировать по размеру.

Григорий перебирал ящики со скоростью сортировочного автомата: одну коробку открывал, другую уже взвешивал, в третью – бросал листок с отметкой. Он работал, не тратя время на лишние слова, но при этом каждая его реплика казалась микроскопически точной, будто каждое слово проходило через фильтр.

– Здесь на два грамма больше, – сказал он, протягивая пакет.

– Это потому, что оправа не калибрована, – отозвалась Елена, сверяя данные с каталогом. Она старалась говорить, как всегда, – уверенно, с фирменной ноткой скепсиса, – но знала, что голос предательски дрожит.

Он улыбнулся – не глазами, а уголком рта.

– Тогда у нас будет избыток на складе. Можно распродать по скидке – или отдать кому-нибудь в качестве моральной компенсации, – добавил он, будто невзначай.

– Для моральной компенсации нужны другие изделия, – парировала она.

– Например?

– Например, не браслеты за три тысячи, а полгода бесплатной терапии, – сказала Елена, не отрываясь от бумаг.

Григорий одобрительно кивнул. В этот момент он открыл следующий ящик, и на свет вывалились три длинные нитки жемчуга: тяжёлые, с блеском старой эпохи, не той, где живут сейчас.

– Настоящий жемчуг, – прокомментировал он. – Наверное, у таких вещей нет шансов в новом мире.

– Почему?

– Потому что никто больше не носит тяжёлых ожерелий, – сказал он. – Люди хотят выглядеть свободно, а не как памятник своим предкам.

Елена вспомнила свою бабушку: та каждое воскресенье надевала три кольца, хотя одно из них пережимало палец, а остальные были ей велики. Но если снять хоть одно – целый день был бы испорчен.

– Иногда наследство – единственный способ себя почувствовать, – сказала Елена. – Без этого ты не человек.

– Это тоже можно унаследовать? – спросил Григорий.

– Скорее – обрести случайно, – ответила она.

Они оба замолчали: в тишине было так много смысла, что, если бы кто-то подсматривал, решил бы – эти двое обмениваются главной информацией вечера.

– У вас хорошие дочери, – сказал Григорий вдруг.

Елена посмотрела на него поверх очков, но не сразу разобрала, ирония это или сочувствие.

– Они взрослые, – отрезала она.

– В том и проблема, – сказал он. – В этом возрасте люди перестают быть чьими то, становятся только своими.

– Ты считаешь, я пытаюсь их переделать? – спросила Елена.

Он покачал головой:

– Вы хотите их защитить. Даже если это не нужно им самим.

Она снова занялась папками, но ощущала, что каждое слово будто проникает под кожу. Последние недели отношения с дочерями были такими же сложными, как анализ ДНК на суде: все ждут простого результата, а получается длинная, многокрасочная лента с секвенциями вины, обиды, тоски по чему-то несуществующему.

Она хотела рассказать про это, но взамен только отодвинула коробку и сказала:

– Ты слишком много понимаешь для своего возраста.

– Я просто умею смотреть, – сказал он.

– На что?

Он не ответил сразу. Затем подошёл к столу, где лежала дюжина камней в индивидуальных пакетах, и начал раскладывать их по весу.

– На людей, – сказал он через минуту.

– Что ты видишь, когда смотришь на меня?

– Человека, который должен был быть счастливым, – сказал он. – Но вместо этого каждый день сражается за то, чтобы никто не догадался, как ему тяжело.

Она чуть вздрогнула, но тут же поправила волосы: это движение она с детства делала, когда становилось неудобно. Она почувствовала, что лицо заливает жар, и тут же постаралась скрыть его за очками.

– Мой психоаналитик бы позавидовал, – сказала она сдавленно.

– Не думаю, что у вас есть психоаналитик, – сказал он. – Вы ведь сами себе лучше любого врача.

– Иногда хочется быть хуже, – сказала она.

В этот момент их руки встретились над очередным ящиком: Елена потянулась к