Вспомнился случай со второго класса, когда на уроке труда Маргарита сорвала чужое бельё и бросила его на стол учительницы – тогда смех служил щитом. Сейчас смех казался плевком в лицо, ведь в происходящем не было ничего смешного.

Гриша не отрывал взгляда, изучал форму, контур, склон груди к рёбрам. Внутри вспыхнул первобытный ужас, словно вырезанный силуэт выставили на солнце, чтобы оголить все неровности ножниц.

Спина выпрямилась, выдох пронёсся сквозь зубы, и тонкие бретели врезались в тело одним чётким движением. Всё, что могло упасть, упало, а всё, что должно было оставаться гордым и прямым, обострилось, обнажаясь выше и острее. В этот миг пришло осознание той самой уязвимости, которой Маргарита всегда презирала.

Грудь оказалась ровной и упругой, как у спортсменки, но с весом, понятным лишь искушённому взгляду. Соски, крупные и тёмно-малиновые, выглядели слишком выразительно на светлой коже – деталь, которую она скрывала под плотными чашками. Теперь же не осталось ни белья, ни щита: только она и враждебный взгляд, изучающий каждый изгиб, каждую форму, словно выставляя на всеобщее обозрение промахи искусного резчика.

Маргарита упиралась всем телом, словно зацепившись за невидимый канат собственного достоинства, но знала: этот взгляд не отступит. Он будет стягивать с неё кожу слой за слоем, пока не доберётся до уязвимой, нелепой сути. Стоя под этим прожектором, она впервые поняла: всё, что скрывалось под костюмами и ролями, больше не её. Имитации и самоирония, выстроенные годами, оказались бесполезны – здесь она не управляла сценой. Она могла бы сорваться: закричать, разнести комнату, уйти. Но отступить означало признать, что никакой «железной леди» не существует.

Гриша не смотрел на неё с похотью – в его взгляде был холодный расчёт врача или эксперта перед вскрытием. И это было страшнее всего: Маргарита впервые за много лет почувствовала себя не женщиной, а образцом для лабораторного анализа. Но если это и была катастрофа, она примет её стоически. Сжав губы, выпрямила спину и выдвинула плечи – как статуя, которой не пристало жаловаться на форму. Опустит голову – рухнут её утренние пробежки, деловые победы, саркастические перепалки. Всё, что держало её мир, исчезнет.

И действительно, если хоть на миллиметр расслабиться, если позволить себе опустить плечи или, хуже того, прикрыться руками, – это станет концом не только сцены, но и репутации. Она знала, что каждое её движение, каждая искра стыда запомнятся Гришей и потом будут использованы против неё.

Теперь же она стояла совершенно обнажённой, с прямой спиной и гордо поднятой головой.

– Счастлив? – холодно спросила она.

– Очень, – ответил он. – Ты даже не представляешь, как долго я этого ждал.

Он подошёл ближе, обошёл её вокруг – с тем же отстранённым любопытством, с каким осматривают новую партию товара. Она ждала прикосновений, но он лишь произнёс:

– Ты можешь прикрыться, если так легче.

Она не стала. Это была её единственная победа: не показать страх, даже когда он пожирает изнутри.

– Вот как выглядят побеждённые, – сказал он. – Поразительно, но ты сейчас красивее, чем когда-либо.

– Не теряй времени, – отрезала она. – Ты же знаешь, зачем позвал меня сюда.

Он молча кивнул и жестом пригласил её к столу. Шаг за шагом она двинулась вперёд – словно приговорённая к расстрелу, но с такой грацией, что даже он это отметил.

– Наклонись, – приказал он.

Маргарита наклонилась, уперев ладони в столешницу. Грудная клетка выгнулась дугой, выбившиеся из причёски пряди упали на плечи. Позади зашагал он, провёл ладонью по бедру – сначала по одному изгибу, затем по другому, словно сравнивая с тем, что видел прежде. Внезапно сжался крепче, оставив на коже белесые вмятины.

– Ты хочешь, чтобы я страдала, – раздался ровный голос. – Поздравляю, у тебя получилось.

– Это только начало, – последовал спокойный ответ.

Молнию штанов он расстегнул так же безэмоционально, как подписал приговор её карьере. Штаны шуршали, спускаясь по бёдрам, а сама Маргарита не успела даже вздохнуть: резкий, почти грубый вход занял всё пространство внутри, вытеснив остатки достоинства. Спина вновь выгнулась, стараясь удержать равновесие.

Хватка на бёдрах стала сильнее, новый толчок – ещё жестче, словно проверялась прочность тела. Ни стона, ни шёпота, лишь ровное дыхание и монотонное движение, больше напоминающее холодный силовой эксперимент.

Ожидая предательства собственного тела, она почувствовала строящуюся внутри силу – тугой жгут у основания позвоночника. Боль была острой, но ни вскрика, ни дрожи: лишь участившееся дыхание и напряжённые мышцы.

Каждый толчок возвращал в реальность, где не осталось выбора. Иногда ноготь царапал спину, иногда губы скользили к коже, чтобы ощутить пульс. В мыслях мелькали детские воспоминания: голос на даче, аромат сирени, первый снег. Ни одна картина не спасала – власть и боль не давали уйти.

Когда всё кончилось, Маргарита стояла, тяжело дыша, не поднимая взгляда.

– Не представляешь, как тебе идёт эта поза, – заметил он.

– Можешь дальше наслаждаться, – тихо ответила она, – но я отказываюсь играть по твоим правилам.

– Не тебе решать.

Развернув её к стене, он прижал крепче: движения стали мягче, но теплоты по-прежнему не было. Казалось, её тело – новый гаджет для исследования.

Поцелуи скользили по шее, плечу, уху. Сопротивление было бесполезным: любое движение закончится новым унижением. Покориться тоже не выходило, поэтому Маргарита замерла, позволяя делать всё, что угодно.

– Хочешь знать, что мне больше всего нравится в тебе? – прогудел он.

– Говори, если это возбуждает, – прозвучал тихий вызов.

– Ты никогда не сдаёшься, – сказал он. – Даже когда не осталось ничего.

Туфли снял аккуратно, словно боялся повредить хрупкую вещь, поднял на руки и перенёс на кровать. Вошёл снова – медленно, сдержанно, отчего боль стала острее: защиты не осталось даже внутри себя.

Глаза Гриши искали её взгляд, но Маргарита смотрела в потолок, пытаясь сосчитать трещины на штукатурке или разгадать узор обоев. Когда взгляды всё же пересекались, внутри что-то рвалось – не сердце и не гордость, а сама жизненная сила. Каждое движение вытесняло частицу прежней личности, а когда ладони сильнее сжали грудь, пришло осознание: всё, к чему стремилась, завершается этим нелепым соединением чужих тел в пустой комнате.

Финал наступил быстро, без передышки. После лёг рядом, даже не потрудившись накрыть простынёй.

– Ты молодец, – произнёс Гриша. – Реально молодец.

Ответа не последовало. Взгляд в потолок, отсчёт секунд до момента, когда можно будет уйти.

Но свобода не наступила: через минуту прикосновения возобновились – теперь ласковее, оттого ещё противнее. Заставил сесть сверху, и эта поза оказалась унизительнее прочих: руки крепко держали бёдра, не позволяя соскользнуть, а попытка ускорить ритм вызвала лишь усмешку:

– Всё-таки умеешь учиться.

– Просто хочу, чтобы скорее