Он говорил с такой будничной честностью, будто бы обсуждал покупку кофе или смену пароля, а не ультиматум, в котором за нежностью проступала скрытая угроза. Софья уставилась на него, не веря ушам. Лицо Григория не дрогнуло, он не подавал никаких сигналов, что это шутка или театральная реплика.

– Ты извращенец, – сказала она тихо. – Садист.

– Нет, – спокойно парировал он. – Я просто умею договариваться с реальностью. Это намного круче любого «абьюза», о котором вы любите говорить.

На секунду между ними повисла идеальная тишина.

– Хочешь, чтобы я тебе подчинилась? – спросила она, не узнавая собственный голос.

– Нет, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты поняла: теперь ты принадлежишь мне. В любом смысле, который сочтёшь уместным.

Софья попыталась найти в этом хоть крупицу лжи, но не нашла.

– Что мне делать? – спросила она.

Он встал и подошёл ближе. Он не касался её, но запах – еле уловимо свежий, с ноткой мужского одеколона и дешёвого табака – внезапно заполнил всю комнату.

– Держи это всё при себе, – сказал он, – и никому не рассказывай, что у нас был этот разговор. Не пытайся искать поддержки – она не поможет.

– А ты сам в это веришь? – спросила она и впервые за всё время почувствовала себя не загнанной, а просто очень уставшей.

– Верю, – ответил он. – А если не веришь мне – спроси у Волкова.

В этот момент в голове у неё что-то оборвалось: она поняла, что никогда больше не сможет смотреть на себя в зеркало, не вспоминая этот разговор.

– Ты же сам и написал ему, да? – спросила она вдруг.

Он медленно кивнул:

– Конечно. Ты бы не смогла закончить это сама.

Она закрыла глаза, чтобы не дать волне тошноты вырваться наружу.

– Ты мразь, – сказала она почти ласково.

– Я знаю, – сказал он, – и именно поэтому ты теперь свободна.

Софья не смогла сдержаться: у неё вырвался смешок, горький, как аптечный спирт. Потом она посмотрела на него и спросила:

– Если я всё приму – ты действительно сможешь заткнуть всех?

– У меня есть связи в редакции, – кивнул он. – И среди студентов тоже. Слухи можно контролировать, если не пытаться убежать от них.

– Я подумаю, – сказала она.

– Не тяни, – улыбнулся он. – Тебе понравится быть собой, когда больше нечего терять.

Он ушёл, не обернувшись, оставив после себя запах и ощущение, что комната стала меньше.

Она осталась сидеть на кровати и только теперь позволила себе плакать – тихо, беззвучно, в подушку, чтобы никто не услышал.

Через час, когда она почти успокоилась, пришло новое сообщение: «Не грусти. Всё только начинается».

Она не стала отвечать. Просто закрыла глаза и попыталась представить, как будет жить дальше – если у неё больше нет ни одной собственной тайны.

А на другом конце города Григорий шёл по улице и улыбался себе: у него был план, и он знал, что теперь ничто не сможет его остановить.

В комнате Григория не было ничего лишнего. Ни одной фотографии, ни единого сувенира, ни даже старого пледа, который обычно переживает любого хозяина. Всё пространство дышало функциональностью: кровать, стол, три книги на полке, и даже лампа – без абажура, с голой, чуть фиолетовой спиралью внутри.

Софья стояла посредине комнаты, как фигура на чужой шахматной доске: плечи чуть сведены, руки не находят опоры, подбородок опущен. Она сама не поняла, когда сняла пальто – будто по команде, которой не прозвучало, но которую тело приняло автоматически.

Он вошёл чуть позже, будто проверял, не сбежит ли она за время его отсутствия. Смотрел прямо, но ни разу не задержал взгляд дольше секунды: осматривал как бы вскользь, как осматривают новое оборудование перед запуском. В этот момент она ощутила: в его присутствии даже пространство комнаты подстраивается под ритм его дыхания – быстрое, точное, без случайных пауз.

– Можешь сесть, – сказал он, указывая на кровать. Голос был будничный, будто речь шла о пятиминутке на производстве.

Она села, стараясь не уронить достоинство, но платье тут же поднялось выше, чем хотелось бы, и на секунду показалось, что она по-прежнему участвует в каком-то публичном эксперименте.

Он сел рядом, но не вплотную – держал дистанцию в ладонь, и это расстояние было хуже любого прикосновения: оно размывало её границы, превращая тело в дисплей для чужой воли.

– Мне нужно, чтобы ты сейчас была максимально честна, – сказал он. – Даже если будет неприятно.

Она кивнула, не зная, с чего лучше начать: с того, как мерзко и страшно, или с того, что уже поздно что-то менять.

– Ты боишься меня? – спросил он.

Она честно подумала, потом сказала:

– Я боюсь, что никогда не верну себя обратно.

Он усмехнулся, но без злости:

– Это не так страшно, как кажется. Новые люди, как новые машины: сначала глючат, потом начинают работать лучше старых.

Он взял её ладонь и развернул вверх. Рассматривал линию жизни, сгибал и разгибал пальцы, будто пытаясь нащупать микротрещины.

– Ты действительно хочешь, чтобы я это делала? – спросила она.

– Если хочешь выжить, – сказал он, – это единственный способ.

Он не целовал её, не обнимал: просто медленно начал снимать с неё платье, сначала с одного плеча, потом с другого. Каждое движение было размерено, словно он отсчитывал секунды на метрономе. Когда ткань сползла до талии, он остановился и посмотрел на неё: глазами, в которых не было ни похоти, ни злобы, только безразличие, как у опытного хирурга перед ампутацией.

– Если не хочешь – скажи, – повторил он.

Она не сказала. Она знала, что отказ – это ещё хуже, чем согласие.

Он снял с неё остатки одежды – быстро, почти деликатно, и на секунду ей показалось, что она и правда стала другой: не собой, а прототипом, у которого нет права выбора.

Софья села на кровать. Ее тело было совершенно.

Грудь у неё была аккуратная, почти школьная – но в этой недосказанности, подчеркнутой плотью и весом, читалась вызывающая, нарочно подчеркнутая женственность. Соски стояли торчком, будто им было неловко за всю ситуацию, но они всё равно держались уверенно и упрямо. Кожа чуть бледнее ладоней, на правой груди – крошечная родинка, которую он заметил, но не коснулся, будто откладывая это для будущих наблюдений.

Она села ровно, не скрываясь, не скрещивая руки, а наоборот – выставив вперёд грудь и позволив взору скользить по себе сколько угодно. Она будто бросала ему вызов: смотри, если это тебе так важно – изучай, сравнивай, записывай данные.