– Если хочешь, могу не задавать ни одного лишнего вопроса, – предложил он.

– Лучше не надо, – сказала она, и почувствовала, что ей действительно легче. – Просто сиди здесь. Только не смотри на меня, ладно?

– Договорились, – сразу ответил он и действительно уткнулся взглядом в своё колено.

Она закрыла глаза, уткнулась в подушку, и на минуту показалось, что весь мир стал чище – как если бы кто-то вымыл комнату от боли.

В этот момент она впервые за всё утро подумала: может, всё ещё поправимо, и даже если впереди ждёт ещё больше унижений, то сейчас – самое безопасное место в мире.

– Я так больше не могу, – сказала она, и голос сломался. – Я просто не знаю, зачем теперь… – она запнулась.

Он поднял взгляд и, как ни странно, в глазах его была не жалость, а что-то вроде понимания.

– Если хочешь, – сказал он, – я помогу тебе пережить это. Всё, что будет нужно – скажи.

– А если я попрошу тебя просто уйти? – спросила она.

– Я уйду, – кивнул он, – но только если ты сама этого правда захочешь.

Она посмотрела на него, и в этот момент в голове было только одно: не уходи.

В комнате стало тише, чем было когда-либо. Снаружи всё ещё шёл дождь, но теперь этот дождь казался почти родным.

– Можешь остаться, – сказала она, – только ничего не обещай.

– Никогда не обещаю того, что не могу выполнить, – ответил он, и это было так правдиво, что впервые за день ей захотелось не плакать, а просто заснуть и проснуться совсем другой.

Они сидели так, пока за окном не начало светать, и когда на телефон пришло очередное уведомление, она даже не посмотрела, кто и что пишет. Было ощущение, что теперь чужие сообщения её уже не убьют.

И впервые за всё время она почувствовала, что выживет.

В первые полчаса после разговора всё казалось почти сносным: Софья лежала на кровати, сосредотачиваясь на ритме дыхания, иногда даже позволяла себе думать о будущем, в котором нет ни Волкова, ни этой чудовищной прозрачности. Но когда дождь за окном плотнел и ночь легла сплошной тьмой, а в квартире снова стало слишком тихо, она поняла – Григорий не ушёл далеко. Сначала было лёгкое опасение, потом – раздражение: зачем вообще было приходить, если не собирался уйти?

Он, как оказалось, просто пересидел её паузу: ждал за дверью с таким терпением, будто знал, что его вновь позовут. Когда она, не выдержав, выглянула в коридор, он стоял, прислонившись к стене, и что-то печатал в телефоне. Увидев её, даже не сделал вид, что это случайность:

– Думал, может, тебе ещё что-то понадобится, – сказал он, и улыбнулся. Было в этой улыбке что-то предельно корректное, но одновременно ироничное – как если бы он поздравлял себя с удачной сделкой.

Она не ответила. Просто отвернулась, но не захлопнула дверь – почему-то этот жест показался ей особенно жалким.

Он зашёл снова – теперь не с краю, а сразу в центр комнаты. Сел на стул напротив, раскинул руки на спинке так, чтобы казаться расслабленным, но ни на секунду не терял позиции наблюдателя.

– Ты выглядишь лучше, чем утром, – сказал он, оценивая.

– А ты выглядишь так, будто весь день ждал, чтобы сказать это, – парировала она. Но было видно: силы на сарказм у неё уже не осталось.

Он слегка склонил голову:

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал он и достал из кармана свой телефон.

На экране мелькнули картинки, а потом Софья увидела: знакомые слова, строки, адреса. Он показал ей скриншоты переписки – её с Волковым. Было бы смешно, если бы не было так мерзко: некоторые из сообщений она даже не запомнила, но в них угадывался её стиль – эти инфантильные шутки, случайные смайлики, а главное – безоглядная вера, что никто никогда не увидит этого трэша.

– У меня есть и фотки, – спокойно сказал он, – только я не собираюсь их никуда выкладывать. Впрочем, как и не собираюсь делать вид, что их нет.

Он показал одну: они с Волковым на конференции, улыбаются, в глазах – безмерная глупость. Потом ещё одну, из номера гостиницы: Волков спит, она фотографирует себя в зеркале, в том самом платье, которое сейчас на ней. Потом ещё – уже из дома, где они болтают по Zoom, делая вид, что обсуждают научные проекты, а на самом деле просто сливают друг другу тоску.

– Откуда у тебя это? – спросила она, и в голосе сквозила не столько злость, сколько страх.

– Я хорошо дружу с двумя администраторами местного телеграм-канала, – сказал он. – А ещё – с девушкой из университета, которая разбирается в IT лучше, чем любой препод. Но даже если бы этого не было, всё давно гуляет по закрытой группе: пара скринов, пару часов работы – и готово.

Она смотрела на него, как смотрят на врача, который говорит: «Рак, но не переживайте, только третья стадия».

– Так что ты хочешь? – спросила она наконец. – Мне уже всё равно. Если хочешь испортить мне жизнь – просто делай это. Я даже сопротивляться не буду.

Он покачал головой, и в этот момент впервые за весь вечер в его глазах мелькнуло что-то похожее на жалость. Но это была не жалость – скорее интерес, как к лабораторной мыши, которая внезапно перестаёт бояться эксперимента.

– Я не хочу тебя унижать, – сказал он. – Наоборот. Я хочу, чтобы ты сама смогла этим управлять.

Она не поняла:

– Управлять чем?

– Своей историей, – сказал он, и снова улыбнулся тем самым обезоруживающим способом. – Смотри, сейчас всё зависит от того, как ты себя поведёшь. Если будешь продолжать делать вид, что ничего не случилось – слухи сожрут тебя за месяц. Если попытаешься сбежать – никто не поверит, что уходишь сама. А если примешь ситуацию и войдёшь в новый сюжет – никто не посмеет упрекнуть.

Софья смотрела на него, и в какой-то момент у неё мелькнула мысль: он говорит о ней так, как будто уже вычеркнул из списка всех прежних людей, которых когда-то считал реальными.

– Почему ты вообще это делаешь? – спросила она.

– Потому что я умею видеть, как всё закончится, – ответил он. – А ещё потому, что мне нравится, когда вокруг меня – сильные люди. Даже если для этого их надо сделать изнутри заново.

– Говоря проще, – он будто бы впервые за разговор позволил себе облегчённо выдохнуть, – я тебя хочу. Не как утешительную подругу, не как проект для реформирования, не как ещё одного бойца в своей армейке. Ты мне