Вокруг пахло потом, дешёвым мылом и чем-то резким, что остаётся после страха. Григорий лежал на спине, закинув руки за голову, дышал шумно, но казался отрешённым, будто не участвовал в происшедшем. Его тело – широкое, бледное, с редкими волосками на груди – лежало рядом, и Лиза впервые подумала, что он мог бы быть красив, но не для неё. Для кого угодно, только не для неё.

Полотенце тёрлось о бедро, пока он не забрал его, вытираясь демонстративно, словно упрекая её в том, что испачкан он. Всё происходящее напоминало не близость, а ритуал, где каждый следует инструкции, не задавая вопросов. Лиза ушла в себя, наблюдая со стороны, фиксируя детали: скомканный носок на полу, дрожащая тень от бра на стене, трещина над головой, похожая на гротескную морду зверя при взгляде под углом.

Казалось, после этого вечера ничего не будет прежним: ни потолок, ни постель, ни тело, ставшее чужим, словно подменённое в мастерской по ремонту кукол.

Он встал, ушёл в ванную, вернулся и бросил ей полотенце.

– Можешь одеваться, – сказал он. – Скрины сохраню. На память.

Лиза поднялась, не вытираясь, быстро натянула ночнушку, подобрала трусы с пола.

Он уже не смотрел на неё: взял телефон, что-то печатал, улыбался экрану.

Лиза вышла, прикрыла дверь, спустилась вниз. В ванной долго тёрла лицо, затем руки, пока мыло не впиталось в кожу, и чувства будто выключились.

Вернувшись к себе, она легла под одеяло и три часа не могла заснуть: перед глазами стоял потолок – единственный ориентир в пространстве, где не осталось ни одной точки опоры.

Воскресный Старый рынок походил на театр без сцены и режиссёра: толпа сновала между рядами, лавочники выкрикивали цены, где-то вдалеке звучала музыка, а над всем витал пронзительный воздух, пахнущий обманчивым праздником. Семья Петровых двигалась почти в полном составе: впереди Маргарита и Софья, в строгих пальто, с лицами, будто вырезанными из дореволюционных плакатов – чёткие линии челюстей и скул, словно созданные для правды. За ними – Лиза, Григорий, а чуть поодаль – Елена, решившая быть сегодня не только матерью, но и гидом по городской истории.

У входа на площадь шаг замедлился, и стало заметно, как между Лизой и Григорием натянулась невидимая нить. Он держался вежливо, даже излишне корректно: подавал руку на скользкой дороге, шептал что-то о нелепых городских традициях, которые давно пора отменить. Но за этими жестами скрывался другой слой: едва уловимые наклоны, взгляды исподлобья, шёпотом отданные приказы – идти быстрее или медленнее.

– Держись левее, – бросил он у лотка с варёной кукурузой.

Лиза послушалась, хотя лоток был закрыт, а очереди не было.

– Ты какая-то странная, – заметил он. – Опять не спала?

– Устала, – ответила она и тут же пожалела о сказанном.

Он улыбнулся – пусто, как карман после неудачной кражи.

– Я бы дал тебе новый стимул к бодрости, – шепнул он, – если захочешь.

Лиза промолчала, сжав ладони в карманах пальто.

Они шли дальше молча. Софья что-то объясняла Маргарите, Елена отстала, фотографируя фасады домов, будто искала в них следы купеческой эстетики. Лиза заметила, что её молчание никого не волнует, и это на миг облегчило дыхание.

У ювелирной палатки задержались: витрина сверкала кольцами, подвесками, браслетами в стиле «а-ля рус», и в полуденном солнце всё казалось настоящим, даже если половина была стеклом. Григорий наклонился к Лизе ближе, чем позволяли приличия:

– Работай ты здесь, – сказал он, – сразу бы поняла, как вести себя с клиентами.

Она хотела ответить, но он перебил:

– Вчера твоя сестра была интереснее. Она умеет притворяться, что ей приятно.

Слова, сказанные шёпотом, ударили громче, чем крик на всю площадь.

– Ты подонок, – едва слышно выдохнула она.

– Зато ты – идеальная ученица, – отрезал он.

Маргарита обернулась: её чутьё уловило напряжение. Она посмотрела на Лизу, затем на Григория, но промолчала, лишь ускорила шаг.

Миновав палатку, Лиза почувствовала дрожь – не от холода, а от чего-то безымянного.

– Хватит трястись, – сказал он, не поворачиваясь.

– Я не трясусь, – почти выкрикнула она, но осеклась.

– Не лги, – бросил он. – Ты всегда была плохой актрисой.

У сувенирной лавки Лиза взяла глиняного кота, похожего на уродливого львёнка. Пытаясь поставить его обратно, дрогнула, и фигурка упала. Она нагнулась, но Григорий опередил: поднял кота, протянул ей, но не отпустил сразу, сжав её ладонь.

Мимо прошла Елена, улыбнулась, увидев их почти в обнимку:

– Хорошо, что вы дружите, – сказала она. – Мне этого не хватало.

– Мы всегда на одной волне, – ответил Григорий без тени фальши.

Елена, довольная, пошла дальше, продолжая рассказ о «коде местной ментальности».

Они двинулись следом, и Лиза старалась не смотреть по сторонам: чем меньше людей, тем легче дышать.

– Завтра собеседование в университете? – спросил он, будто ведя обычный разговор.

– Да, – ответила она. – Уже не помню, зачем иду.

– Хочешь совет? – спросил он.

– Нет, – отрезала она.

– Всё равно дам, – сказал он. – На собеседования не бери ничего личного. Особенно память.

На главной площади стояли столики кафе, и за одним, в огромных солнцезащитных очках, с эспрессо, сидела Вера. Она выглядела как с обложки журнала: волосы уложены, кольца из новых коллекций, браслет дороже всего, что Лиза видела за пять лет. Но главное – её глаза: скрытые линзами, они всё видели.

– Давно здесь? – спросил Григорий, подойдя.

– Только что, – ответила Вера. – Но уже заметила пару интересных вещей.

– Например? – не отставал он.

– Например, вы с Лизой идёте слишком близко для тех, кто не в секте, – сказала она и улыбнулась. – Шучу. Просто красиво смотритесь.

– Мы просто друзья, – выдавила Лиза, голос дрогнул, как у застигнутого врасплох.

Вера понизила голос:

– Не мучай её сильно, ладно? Завтра у неё важный день.

– Я и не думал, – ответил он, глядя на витрину напротив.

Вера наклонилась к Лизе, шепнула:

– Если будет плохо – звони. Отвечу, даже если три утра.

Лиза кивнула, но глаза выдали: она не верит, что сможет позвонить.

– Ладно, мне пора, – сказала Вера. – Встреча через двадцать минут.

Когда она ушла, воздух стал чуть легче.

– Тебе бы чаще бывать в обществе, – сказал Григорий. – Может, не так бы выделялась.

– Может, – ответила она. – Но мне нравится быть невидимой.

Он не спорил, лишь