– Ты уверена, что она заслужила всё это?

Вера подумала и посмотрела на него очень внимательно:

– Никто ничего не заслуживает, – ответила она. – Просто либо ты двигаешься вперёд, либо тебя сносят. Выбора особого нет.

– Да, – сказал он, – всегда, – и только тогда понял, что давно уже согласился с этой логикой, даже если что-то внутри – самое упрямое, человеческое – всё ещё сопротивлялось.

Они на минуту замолчали. В этот момент официантка подошла к их столику, лениво спросила, нужен ли ещё кофе, и, не дождавшись ответа, сразу ушла обратно за бар.

Они ещё немного посидели молча.

Вера тем временем перешла к следующему пункту:

– Ты заметил, как она держится за прошлое? В каждом её слове – попытка оправдать себя перед кем-то, кого уже нет. Это идеальный рычаг. Если разыграть карту «всё ради будущего», она сама согласится на любые перемены. Главное – убедить её, что это поможет дочерям.

Григорий слушал молча. Он понимал, что всё, что говорит Вера, – правда. Но почему-то внутри не было прежней лёгкости: как будто за эти сутки что-то в нём тоже поменялось.

Вера уловила это мгновенно:

– Ты же не разжалобился по отношению к ней, правда?

Он взглянул на неё, и впервые за вечер в глазах промелькнуло что-то похожее на злость или упрямство.

– Я не разжалобился, – чётко сказал он. – Просто хочу сделать всё правильно. Без грязи, без унижения. Она этого заслуживает.

Вера хмыкнула:

– В этом городе никто не заслуживает милосердия, Григорий. Тем более те, кто годами кормил его чужими крохами.

– Может быть, – сказал он, – но мне всё равно. Я не собираюсь делать ей больно только ради эффекта.

Вера кивнула, принимая это как новую исходную точку.

– Тогда работай как хочешь, – сказала она. – Главное, чтобы в итоге у нас осталась возможность управлять процессом.

Он допил кофе, встал и, не оборачиваясь, сказал:

– Завтра утром я всё решу. Сообщу, когда будет нужно.

Она смотрела ему вслед, и по лицу было видно: она не сомневается, что он всё сделает правильно.

Когда Григорий вышел на улицу, ветер казался ещё холоднее, чем днём. Он засунул руки в карманы, взглянул на небо – там, между мутных облаков, уже светились первые зимние звёзды. Он знал, что впереди ещё много ночей, и каждая из них будет только сложнее.

Но теперь у него был план. И, может быть, даже что-то похожее на душу.

Глава 12

Коридоры Петровского особняка всегда были устроены так, чтобы в них не задерживалось ничего лишнего. Стены, выкрашенные в матовый оттенок слоновой кости, держали на себе портреты с усталой исторической сдержанностью. Полы блестели от натирания, но всё равно пахли живой, смолистой сосной. По этим коридорам ходили неторопливо, с достоинством, иногда – с опаской, будто в щелях штукатурки таились предки, готовые вмешаться в любой момент.

Григорий знал эти маршруты наизусть: от своего третьего этажа до парадной гостиной он мог пройти с закрытыми глазами, считая ступени и изгибы. Но сегодня – впервые за всю весну – выбрал обходной путь, свернув в длинный коридор, где не любили задерживаться ни домочадцы, ни даже прислуга.

Он шёл размеренно и неожиданно врезался в Лизу: она стояла вполоборота, пряча в ладонях телефон. Лицо у неё было таким, будто она только что выучила наизусть дурные новости и не знала, куда теперь деть их тяжесть.

– Можно тебя на минуту? – спросила она.

Голос звучал выше обычного. Только после паузы он заметил, как её пальцы нервно теребят локон у виска – жест из детства, когда ей хотелось казаться смелее, чем было на самом деле.

– Конечно, – ответил он, нарочито делая вид, будто спешит. – Только не здесь: в этом крыле звук разносится так, что через пять минут сплетни уже по всему дому.

Лиза хмыкнула, но не отступила. Она встала ближе – так, что между ними осталось всего пару сантиметров, и это расстояние наполнилось запахом дорогого парфюма, где за сладкой ванилью пряталась тревожная нота горечи.

– Я… – начала она, но проглотила окончание, будто воздух застрял в горле. – Мне нужно, чтобы ты… если вдруг кто-то будет спрашивать, скажи, что я вчера была с тобой.

Он не удивился. В последнее время Лиза всё чаще вызывала его на короткие разговоры, где требовалось не сочувствие, а алиби.

– А кто-то уже интересовался? – спросил он, слегка склонив голову, в голосе больше хищного любопытства, чем поддержки. Слышалось, что выручить он готов, но когда-нибудь обязательно выставит счёт.

Лиза помедлила, и воздух между ними стал тяжелее, словно собиралась гроза. Она резко встряхнула головой, будто прогоняя мысли о цене, и заговорила тише:

– Мама, – сказала с плохо скрытым раздражением. – И Маргарита тоже.

– Ого, целое следствие, – усмехнулся он. – Что натворила?

Она попыталась пожать плечами и отвернуться, изображая беззаботность, но выдала себя: едва заметно закусила губу. За этим у неё всегда следовало либо признание, либо нервная болтовня.

– Ничего особенного… Просто, если честно, я вчера была в клубе до трёх. С подругами. Только… – она споткнулась на слове «подруги», и Григорий понял: настоящие подруги здесь вряд ли станут её выручать.

Он не торопил, позволил ей дозреть до просьбы. Она выдохнула тяжелее, чем требовала ситуация:

– Сам понимаешь, что будет, если узнают.

– Могу только догадываться, – протянул он, в уме уже раскладывая варианты. – Но почему именно я? У тебя нет никого, кто мог бы подтвердить?

Лиза хотела возмутиться, но быстро сменила тон на исповедальный:

– Потому что тебе они верят. Особенно мама. Не знаю, как ты это делаешь, но, когда речь идёт о тебе, она перестаёт цепляться к деталям. – Голос совсем сник, и в нём прозвучало почти детское, как будто она в последний раз просит о помощи старшего брата, прежде чем окончательно повзрослеть.

У Григория защекотало в груди: не от умиления, а от удовольствия – репутация наконец приносила дивиденды. Он подавил улыбку и спросил:

– Хорошо, допустим, я – твоё алиби. Но что именно мне нужно помнить? Где ты была, с кем, во сколько вернулась?

Лиза, почувствовав официальный тон, собралась:

– Мы были сначала на выставке у Вероники, потом поехали в «Классик». Там было несколько знакомых, но после двух я почти никого не помню. В три я была дома, только никто этого не видел: мама спала, Маргарита уехала к себе.

Григорий выслушал и, как опытный следователь, уточнил:

– А если кто-то видел тебя в клубе? Если скажут, что