– Вы ведь знаете, что я завтра остаюсь? – спросила она.

– Я и не думал, что вы уедете, – сказал он.

– Значит, это был обычный вечер?

– В этом городе каждый вечер – как прощальный.

Она снова улыбнулась, провела рукой по его щеке, и на секунду в её взгляде мелькнуло что-то очень личное, почти беззащитное.

– Вы очень похожи на меня, – сказала она. – Только я уже научилась не привязываться.

– Я ещё в процессе, – ответил он.

Они замолчали. Потом Светлана дотянулась до столика, достала сигарету, закурила, и, выдохнув дым, произнесла:

– Спасибо за компанию. Завтра нам обоим будет проще.

– Может быть, – сказал он.

– А может – и нет, – добавила она.

Они ещё долго лежали, не говоря ни слова, и только в самом конце, когда оба уже почти уснули, она тихо прошептала:

– У меня осталась одна незакрытая папка. Если вы захотите узнать, что в ней – приходите завтра перед отъездом.

– Я приду, – пообещал он.

И только тогда, когда она закрыла глаза и дыхание стало ровным, он понял: в этой ночи у него не было ни одного лишнего слова, и ни одной лишней секунды.

Он заснул, зная, что утро принесёт новые правила – и что теперь они оба будут помнить этот город совсем по-другому.

Рано утром город был похож на недожатое пшеничное поле: утренний туман опустился тяжёлой шалью, сквозь которую только самые отчаянные птицы могли пролететь, не сбившись с курса. В парке у реки, где жёлтые листья лепились к обуви, а под деревьями копошились, как пьяные, коты, Григорий занял позицию между двумя старыми берёзами. В руках у него была камера с длиннофокусным объективом – подарок ещё из прежней, московской жизни, которую он теперь предпочитал называть «мнимой».

Он надел кепку, натянул воротник и терпеливо ждал, наблюдая за пустыми дорожками. Мимо неторопливо прошла собачница с мопсом, потом – дворник в армейском бушлате, метущий листву в никуда. В девять с минутами из-за поворота появилась Софья: яркое пятно среди серого, с рюкзаком на одном плече и взглядом, который ни разу не поднимался выше линии тротуара. Она шла быстро, но у самого моста замедлилась, огляделась, словно ожидая, что сейчас из-под земли выскочит сам дьявол.

Она свернула к скамейке, присела и сразу занялась телефоном. Пальцы дрожали, губы кусали друг друга, а глаза упрямо отказывались видеть всё, кроме экрана. В этот момент из другой аллеи к ней подошёл Волков. Вид у него был вполне академический: твидовый пиджак с кожаными локтями, тёмные джинсы, поверх – шарф, завязанный неопрятным узлом. Он сел рядом, скрестил ноги и, не теряя времени, положил руку ей на колено.

Григорий наблюдал за ними через объектив: с этой дистанции каждый их жест казался вырезанным из театральной пьесы. Софья сперва смотрела по сторонам, потом выдохнула и позволила себе слабую улыбку. Волков что-то сказал, потом её рука легла ему на шею, и в следующую секунду они уже целовались – по-настоящему, с той неуклюжей поспешностью, какая бывает у людей, давно потерявших привычку к доверительным касаниям.

В этот момент камера запечатлела главный кадр дня: рука Софьи гладит щёку профессора, а тот целует её с таким остервенением, будто этим поцелуем надеется стереть все прежние грехи. Григорий сделал ещё пару снимков, потом опустил камеру. Было ясно: он получил то, зачем пришёл.

Дальше всё развивалось по предсказуемому сценарию: немного поговорили, затем Волков достал из кармана блокнот, что-то показал Софье, и она, кивнув, убрала его в рюкзак. Потом они встали и разошлись в разные стороны, делая вид, что никогда друг друга не знали.

Григорий не стал сразу уходить: ему было интересно смотреть, как Софья огибает берёзы, ловко избегая даже тени прохожих. Он представил, каково это – быть дочерью в клане Петровых, когда вся жизнь устроена так, чтобы не оставлять улик и не давать слабину. И вдруг впервые за время наблюдения почувствовал к Софье что-то вроде сочувствия.

Он знал её прошлое почти дословно: на каждом семейном ужине, где Софья появлялась, она была либо тенью за спиной у Маргариты, либо предметом для мелких подколов, либо просто фоновой декорацией, которую никто не замечал. При этом она держалась лучше других: училась, выигрывала олимпиады, доказывала, что способна быть первой не по родству, а по заслугам. Но как бы ни старалась, фамилия всё равно тянула её обратно в семейную матрицу, где у каждого своё место и сценарий.

С годами Софья смирилась. В университете она влюблялась только в тех, кто гарантированно не мог ответить взаимностью: в ассистентов, в преподавателей, в незнакомых мужчин из чужих городов. Ровесники казались ей недостойными даже для короткого романа. С Волковым всё было по-другому: он знал, как обращаться с женщинами, которые боятся собственной слабости. Он одаривал её не только вниманием, но и уважением – редкий дар для тех, кто привык к манипуляциям и невидимой борьбе за статус.

Григорий понял: разрушить Софью можно только через такую связь. Отметил это как ещё один пункт в невидимом списке уязвимостей Петровых.

Когда Софья ушла, Григорий медленно выбрался из кустов, протёр объектив ладонью и неспеша направился к центру. По пути вспомнил: сегодня у него смена в салоне; если рассчитал верно, как раз успеет застать Софью до того, как она опомнится после утренней встречи.

Через полчаса она уже была в салоне: стояла у витрины, рассматривала новые украшения, делая вид, будто вся в работе. Он подошёл сзади осторожно, чтобы не напугать.

– Доброе утро, – сказал он тихо, почти вполголоса.

Софья вздрогнула, но не обернулась.

– Привет, – сказала она. – Не рановато для визитов?

– Для меня нет, – ответил он. – Я сова по натуре.

Она попыталась улыбнуться – не вышло. Григорий это уловил и без прелюдий перешёл к делу.

– Ты знаешь, что я был сегодня утром в парке?

– Нет, – ответила она слишком быстро.

– Там был твой профессор.

Софья впервые за минуту посмотрела ему в глаза. Лицо дрогнуло – на долю секунды, и Григорий уловил эту трещину.

– И что?

Он вынул из кармана фотографию и аккуратно положил её на прилавок между ними. На снимке – они с Волковым, целующиеся на скамейке, без попытки спрятать страх или желание.

– Тебе не надо объяснять, чем это грозит, – сказал он.

Софья не тронула фотографию. Смотрела так, будто видела нечто хуже смерти.

– Ты собираешься меня шантажировать?

– Нет, – сказал он. – Я хочу тебе помочь.

Она не поверила. Это было видно: включились защиты; взгляд остыл, губы сузились.

– Зачем?

– Потому что я тоже