– Можно теперь надеть одежду? – спросила Лиза, и голос у неё был странно спокойный.

– Уже, – сказал он, выключая вспышку.

Они сидели молча, пока Лиза надевала свитер и растирала ладони: то ли от холода, то ли от нервов. Потом он поставил чайник на маленькой кухне и налил им обоим крепкий зелёный чай.

– Ты молодец, – сказал он. – Я бы не смог.

– Лгать нельзя, – возразила она. – Ты всё время держал себя в руках, хотя мог сделать мне больно.

– Ты не игрушка, – ответил он. – Ты человек.

Она посмотрела на него с удивлением.

– Ты единственный, кто когда-нибудь говорил мне это всерьёз, – сказала Лиза. – Даже мама вечно повторяет: «Ты – проект. Ты должна быть лучше, чем я».

– А ты хочешь быть не лучше, а просто собой? – спросил он.

Она закусила губу, потом выдохнула:

– Иногда мне кажется, что я не человек, а украшение для идеальной жизни мамы. Если бы меня не было – она бы завела другое украшение. Или собаку. А мне, может, жилось бы легче в детдоме.

– Ты умеешь быть злой, – сказал он.

– Я умею только не доверять, – призналась она. – Потому что, если поверить – потом везде будет больно.

– Я тебя не предам, не бойся, – сказал он с такой серьёзностью, что Лиза поверила на пару секунд. – По крайней мере до тех пор, пока не сделаю это осознанно. Или ради чего-то очень важного.

Она не сразу среагировала: смотрела настороженно, но внутри будто ждала именно таких слов. Не банальной клятвы и не мантры про абсолютную честность, а чего-то с примесью риска, правды и даже азартного пари.

– В смысле? – переспросила она.

– В смысле: если и предам – то исключительно красиво, – продолжал он. – Без подлости, без внезапных ножей в спину. Только если будешь готова ко всему и сможешь меня простить.

Лиза фыркнула, но не издевательски, а с облегчением – будто отпустило внутренний зажим.

– Смешной ты, – сказала она. – Я всю жизнь думала, что предают только тихо.

Григорий пожал плечами и налил ей ещё чаю.

– Значит, у тебя будет первый опыт. Уникальный.

Она смотрела на него внимательно, будто искала доказательства, что всё это – не шутка и не трюк. Но вместо защиты вдруг подумала: если и правда будет больно, то, по крайней мере, не из-за лжи. И дышать стало немного легче.

– Не обещай, – улыбнулась она. – Ты же не знаешь, что будет дальше.

В этот момент на кухне щёлкнула дверь. В тишину салона вошла Елена: не громко, но так, что сразу почувствовалось – теперь здесь всё по её правилам. Она скользнула по коридору, взгляд – сначала на Лизу, потом на Григория.

– А у вас тут что, конференция? – спросила она. Голос мягкий, но с подспудной угрозой.

– Мы делали съёмку для каталога, – спокойно сказал Григорий. – Очень хорошие кадры получились.

– Вижу, – кивнула Елена, оглядывая обстановку: небрежно брошенные шарфы, остатки чая на столе, дрожащие руки дочери. – И что же вы обсуждали так увлечённо, что забыли о времени?

Он выдержал паузу, а потом сказал:

– Обсуждали, как сделать Лизу самой честной моделью на обложке. Думаю, у нас получилось.

Елена усмехнулась. В её взгляде было всё: и подозрение, и раздражение, и гордость.

– Хорошо, – сказала она. – Только помните: в нашем деле честность – опасная роскошь.

Она развернулась и ушла, оставив после себя запах дорогих духов и тишину, от которой дышать стало сложнее.

Григорий посмотрел на Лизу: она сидела, прижав к себе чашку, и впервые за день не отводила глаз.

– Спасибо, – тихо сказала она. – Ты меня спас.

Он кивнул и подумал: теперь у него есть не только фото, но и кое-что получше – ключ к самой уязвимой точке этой семьи.

И Лиза, хоть и не знала об этом, уже была готова сделать для него всё, что угодно.

Кафе «Лорнет» стояло на углу, как дозорный чужих тайн: с одной стороны – бывшая типография, с другой – лестничный пролёт, где по вечерам собирались школьники с пустыми бутылками и дешёвыми сигаретами. С улицы сквозь мутные окна просачивался оранжевый свет, а внутри было уютно, по-старомодному тесно: узкие столики, облупленные таблички «рекламировать запрещено» и графин с водой, в котором плавало что-то, похожее на кусочек облака.

Григорий зашёл первым, выбрал столик у дальней стены, где шторы скрывали их лица от случайных взглядов, и уже через пять минут в кафе вошла Вера. Она шла быстрым, но сдержанным шагом: походка одновременно и вызов, и попытка не выделяться. Сегодня она была в чёрном свитере, волосы стянуты в тугой хвост, на лице – ни грамма косметики, только синяк под глазом, который она даже не пыталась скрыть.

– Ты что, дралась? – спросил он, когда она уселась.

– Да нет, – усмехнулась Вера. – Просто вчера день рождения у одного питерского графомана, а его подруга решила, что я слишком красиво танцую.

– Красиво?

– У меня ноги длинные, – сказала Вера. – А у неё комплексы. На пьянках это плохо совместимо.

Они оба рассмеялись, а потом перешли к делу: Григорий достал камеру, аккуратно повернул дисплей к себе и начал листать кадры. Сначала – обычные, где Лиза в свитере и смешной шапке; потом – чуть более откровенные, где она сидит на полу, прижав к себе колени; затем – те самые, для которых не было ни оправдания, ни простого объяснения.

Вера смотрела, не отрываясь, даже моргала редко: во взгляде не было ни осуждения, ни похоти – только голодная сосредоточенность человека, который зарабатывает на жизнь чужими слабостями.

– Вот этот кадр – убийственный, – сказала она, задержав палец на фотографии, где Лиза, полуобнажённая, смотрит прямо в объектив, а глаза – как у пойманного животного.

– Не уверен, что он подойдёт для манипуляций, – сказал Григорий. – Слишком уж явный.

– А ты пробовал смотреть на это глазами её матери? – спросила Вера. – Или глазами декана, у которого Лиза хочет добиться практики? Она бы умерла, если бы её университетские друзья увидели это.

– Значит, это и есть наш главный козырь? – спросил он.

– Это ключ к её семейным конфликтам, – кивнула Вера. – Её можно разломать пополам одним намёком, что снимки уйдут не туда.

Они ещё минуту листали кадры, потом Григорий отложил камеру, а Вера достала блокнот – тот самый, где она вела записи о каждом, кто попадался ей на глаза за последние три года. Она развернула закладку с пометкой «Петрова, Е. (дочери)» и быстро прошлась по тексту.

– Лиза – продукт тотальной изоляции, – начала Вера. – Детсад