Чайник запищал, и она ловко выключила его, поставила на стол две чашки.

– Я могу налить вам, – сказала она, – или вы сами?

– Давайте вы, – кивнул он.

Она разлила чай, подала ему чашку, и в этот момент их пальцы почти коснулись друг друга. В этом касании было больше динамики, чем в десятке предыдущих диалогов.

Он пил чай медленно, глядя на неё поверх чашки. Она, в свою очередь, не отводила глаз и только иногда моргала, будто давая себе паузу на раздумье.

Когда он поставил чашку обратно на стол, она подошла ближе. Теперь между ними не было ничего – ни мебели, ни воздуха.

Она сняла пальто, аккуратно повесила его на спинку стула, и только теперь стало видно, что на ней была не только строгая блузка, но и тонкое, почти невидимое кружево на шее.

– Я не люблю долгих прелюдий, – сказала она, – если честно.

– Я тоже, – ответил он, – но иногда это лучшее, что есть.

Она шагнула к нему, и в следующую секунду уже поцеловала – быстро, почти хищно, как кто-то, кто заранее знает, что победит. В этом поцелуе не было ни тени нежности, только страсть и тот самый профессионализм, которым она обладала в каждом движении.

Он снял с неё пиджак, медленно, будто хотел убедиться, что у неё нет запасного оружия. Потом – блузку: ткань разошлась мгновенно, открывая плечи и начало груди, где кожа была почти прозрачной, а под левой грудью темнела родинка в форме маленькой слезы.

Гриша дотронулся до шлеек ее лифчика, и Светлана даже не вздрогнула, только чуть приподняла плечи, помогая ему. Лифчик – черный, почти невесомый, с кружевом по краям и крохотной бирюзовой ленточкой между чашечками – поддался его рукам с первого же щелчка. Он отпустил застежку, и тонкие бретели, скользнув по рукам Светланы, съехали с плеч. Лифчик упал на пол, будто сброшенная маска, и грудь ее оказалась перед ним – не слишком большая, упругая, с острыми сосками, которые, казалось, искрились в свете дешевой отельной лампы. На левом соске темнел крохотный след – то ли родинка, то ли след от рубашки, – и эта деталь врезалась в память гораздо сильнее, чем любые анатомические подробности из школьных учебников.

Гриша поначалу не знал, как себя вести: у него был прекрасный опыт по части воображаемых поцелуев, но в реальности все происходило иначе, более скомканно и одновременно – как будто тело само знало, что делать. Он дотронулся до ее груди ладонью, осторожно, почти с научным интересом, и почувствовал, как Светлана задерживает дыхание. Ее кожа была холодной, но с каждой секундой теплела под его пальцами, а соски твердели, будто маленькие гвозди в куске слоновой кости.

Он провел по линии ее ключиц, задержал руку на изгибе шеи – и вдруг заметил, что Светлана смотрит не на него, а мимо, куда-то в пустоту за его спиной. Ее взгляд был не голодным, а почти оценивающим, как будто она отмечала, как качественно работает собственная стратегия. Это только подстегнуло Гришу: он наклонился и коснулся губами ее груди, сначала легко, потом сильнее, отмечая, как меняется ее дыхание от каждого движения.

Дальше все пошло быстро: Светлана сама потянулась к его ремню, одновременно нащупывая на нем пуговицы, и ни на секунду не теряла самообладания. Они почти одновременно освободились от верхней одежды, и теперь стояли полуобнаженными, как два персонажа из старого фильма: она – в тонких черных трусиках с кружевом, он – в чуть потертых джинсах и белой майке, которая вдруг показалась невыносимо детской.

Светлана не ждала, пока он что-то сделает: сама расстегнула его рубашку, сдёрнула с него ремень, и уже через мгновение оба стояли полураздетыми – в свете настольной лампы, как два актёра, которым осталось сыграть одну-единственную сцену.

Он провёл рукой по её спине, опустился до бёдер, и сжал их – не грубо, но с такой уверенностью, будто давно знал, как именно она устроена. Её тело было спортивным, но не сухим: в каждом изгибе ощущалась выученная сила, но не показная, а настоящая, выросшая в борьбе не с собой, а с теми, кто никогда не отпускал её до конца.

Гриша медленно, почти с почтительной осторожностью, провёл пальцами по линии резинки, задержался на бедре и уловил, как по коже Светланы побежали едва заметные мурашки. Он притормозил на полпути, чтобы взглянуть ей в глаза – там не было стеснения, только требовательный интерес, смешанный с деловым азартом, как если бы она сейчас снова вела допрос, только вместо вопросов задавала молчаливые вызовы. Он осторожно потянул за тонкое кружево, чувствуя, как оно поддаётся, скользит по её ногам, открывая каждый новый сантиметр. Чёрная ткань с микроскопическими цветочными узорами в свете ночника казалась почти прозрачной, и, когда он полностью снял её, Светлана осталась стоять перед ним, не прикрываясь, вся – как на ладони, с телом, которое больше не принадлежало ни моде, ни уставу, ни прошлым поражениям.

Он отметил про себя, что её бёдра не были идеальными в инстаграмно-рекламном смысле, но именно это делало их совершенно настоящими: по левой стороне чуть виднелся рубец, будто след от детской шалости или старой операции, на правом бедре – пятно родинки, похожее на крохотную карту архипелага. Живот был подтянутым, но между рёбрами всё равно угадывалась сеть мелких женских складок – не дефект, а, скорее, знак того, что Светлана жила по-настоящему, а не только ради профиля в соцсети. Она стояла с прямой спиной, не делая попытки прикрыться руками, и в этом положении было столько вызова, что Гриша на секунду засомневался – действительно ли тот, кто сейчас раздевается, подчиняется, а не наоборот.

Он снова провел по ней ладонью, теперь уже по голым ягодицам, и почувствовал, как мышцы под кожей реагируют мгновенно, будто она ждала этого жеста много часов или дней. Запах тела был едва уловимым, но уже не аптечным, а какой-то новый: смесь металла, дешёвого отельного шампуня и чего-то совершенно личного, почти звериного. Гриша аккуратно бросил трусики на спинку стула – и они повисли там, как маленький трофей, который почему-то хотелось рассматривать отдельно.

Теперь, когда между ними не оставалось даже намёка на защиту, он сделал шаг вперёд и, не дожидаясь приглашения, запечатлел губами её шею, как собиратель, который наконец нашёл самый редкий экземпляр в своей коллекции. Сначала он целовал её осторожно, отмечая каждый миллиметр, потом – смелее, и с каждым новым поцелуем слышал, как у Светланы