– Здесь вы выросли? – спросила Светлана.

– Нет, – сказал он, – приехал позже, когда понял, что в большом городе мне делать нечего. Слишком шумно, слишком быстро. А тут можно видеть, как жизнь рушится неспешно, с удовольствием.

– По-вашему, в Москве нет удовольствия?

– В Москве оно дорого стоит, – усмехнулся он. – Здесь любое удовольствие можно купить за пару хороших слов.

Они прошли пару кварталов в молчании, встречая таких же, как они: людей, которые гуляли не ради движения, а ради самого процесса.

Григорий шёл рядом со Светланой и, как всегда, был внимателен к мелочам: замечал, как она морщила нос, когда холод поддувал с реки; как брала его под локоть в местах, где асфальт предательски крошился; как жесты становились увереннее, а походка – резче, едва они миновали оживлённые кварталы и оказались в менее людной части города. Он видел, как она, будто нехотя, всё же позволяла себе улыбку каждый раз, когда в витрине отражались их силуэты – оба по-студенчески нескладные, но упрямо идущие навстречу, даже если между ними лежала целая эпоха.

Для Григория такие детали были источником почти физического удовольствия, словно он складывал их в мысленную коробку, чтобы потом, в одиночестве, разбирать по одной и понять: что делало каждое движение запоминающимся? Почему он помнил, как она поправляет за ухо выбившуюся прядь? Почему не отпускало чувство, что все эти жесты – сигналы, которые надо однажды расшифровать, чтобы получить доступ к чему-то важному, быть может, к самой её сути?

Он ловил каждую фразу, даже сказанную невпопад, и не пропускал ни одного взгляда – особенно мимолётного, как будто не для него. Он чувствовал: её молчание – тоже часть игры, иногда – главная. Порой казалось, что он ведёт дневник не только своих, но и её реакций, и однажды это поможет сложить из осколков её настоящую историю. Или хотя бы понять, насколько ему самому хочется быть в этой истории героем.

Всё, что она делала, обретало для него дополнительный смысл: как касалась пальцем лацкана его пальто, будто невзначай; как задерживала дыхание, проходя мимо библиотечного окна с ярким светом; как слегка отстранялась, если рядом шёл кто-то знакомый, и тут же возвращалась, стоило им остаться вдвоём в темноте. Он знал: обычный наблюдатель этого не заметил бы, а для него это было не менее важно, чем описания погоды в романах Достоевского – без них атмосфера не складывалась, а сюжет терял глубину.

Григорий был человеком коллекций. В детстве копил марки, потом – фотографии уличных вывесок, потом – чужие секреты, для которых почему-то всегда оказывался удобным адресатом. Его занимала мысль, что у каждого человека есть набор повторяющихся движений, слогов и даже ошибок, делающих его единственным, и если достаточно долго наблюдать, можно вычислить формулу любого – даже если это скупая на выражения московская следовательница.

Он собирал и то, как она рассказывала: без особых пауз, с внезапными переходами на личное – всегда чтобы бросить крючок, никогда чтобы открыть душу. Запоминал, как менялся голос, когда она переходила с делового «вы» на чуть более интимное «ты», и как быстро возвращалась обратно – словно боялась открыть себя больше, чем требует инструкция.

Он заметил и другое: несмотря на столичный опыт и видимую отстранённость, Светлана умела удивляться. Её глаза расширялись, когда он показывал что-то неожиданное – странный памятник, затейливую вывеску, уцелевший вандальный рисунок на стене. В этот момент, когда она переставала контролировать выражение лица, для него наступала самая драгоценная секунда: она становилась похожа на человека, который тоже впервые оказался в этом городе, и тогда игра становилась честнее.

Поэтому Григорий шагал не торопясь и позволял себе роскошь изучать каждое её проявление: знал – если не запомнит сейчас, потом уже не восстановит ни одного из этих мгновений.

Светлана, в отличие от него, не была склонна к сентиментальности: её взгляд оставался сканирующим, она мгновенно оценивала каждую встречную пару глаз, а любой дорожный знак читала как элемент городской легенды, которую рано или поздно предстоит разгадать.

– Вы ведь не ради этого приехали в город, – вдруг сказала она. – Уверена, у вас была цель.

– У всех она есть, – сказал он. – Просто не все умеют её правильно сформулировать.

– Я умею.

Он посмотрел на неё: в свете фонаря лицо стало почти прозрачным; тонкая линия губ и аккуратные скулы отбрасывали тень той уверенности, с которой она вела допросы.

– И в чём моя цель? – спросил он.

– Превзойти всех, кто здесь когда-либо жил, – сказала она. – Но так, чтобы никто не заметил, как вы это сделали.

Григорий засмеялся негромко, с удовольствием.

– Это хороший диагноз, – сказал он.

– Я не врач, – пожала она плечами. – Просто хорошо вижу чужие слабости.

– А свои?

– Свои слабости я использую как наживку.

Он не ответил: они подошли к гостинице с выцветшей вывеской «Ситцев Плаза». За некогда блестящим фасадом скрывалось всё то же провинциальное убожество, но лобби освещали так, будто здесь жили люди с золотой картой и личной драмой на десяток томов.

Светлана остановилась у входа, посмотрела на него и, не сказав ни слова, взяла за руку. Рука была тёплая, чуть влажная – будто она только что уронила в прошлое ещё одну ненужную маску.

– Я приглашаю вас на чай, – сказала она, – если у вас нет ничего более достойного для вечера.

– Я не пью чай, – сказал он, – но сделаю исключение.

Они прошли через вестибюль, где дежурный даже не посмотрел на них, потом поднялись на четвёртый этаж по старому лифту, который стонал так, что казалось – вот-вот развалится на болты. Коридор был длинным, пустым, и лампы в нём светили неровно: часть мигала, часть гасла, а одна – прямо у двери четыреста двенадцать – светила как прожектор, выхватывая из воздуха каждую ворсинку, каждую пылинку.

Светлана открыла дверь, не оборачиваясь. В номере было чисто, но по-отельному холодно: стандартная мебель, стандартный ковёр, стандартная кровать с белоснежным бельём, которое почти светилось в темноте. На столе лежали её рабочие бумаги, аккуратно сложенные в одну стопку.

– Я могу убрать их, если вас смущает порядок, – сказала она.

– Меня больше смущает хаос, – ответил он.

Она поставила чайник, налила воды из бутылки и обернулась:

– Вам не будет скучно?

– В этом городе скучно только тем, кто не умеет ждать, – сказал он.

Пока вода закипала, они стояли друг напротив друга, не снимая пальто. Было ясно: разговор – не про чай и не про