– Слышал, много печатаетесь – даже на английском?

– Да. Последние два года выхожу на международные площадки. Здесь ты – никто, там есть шанс быть хотя бы кем-то.

– А здесь ценят?

– Разве что как машину по статьям, – усмехнулся он. – Остальное – нет. Иногда зовут на телевидение, просят выступить на городских форумах – игрушки. Если честно, хочется большего.

– А с издательствами? – продолжил Григорий, будто поднял тему мимоходом.

– Плохо. Даже если пишешь достойно, всё упирается в деньги. Без гранта не печатают, а гранты получают свои. Поэтому работаю напрямую с западными журналами: платят меньше, зато публикуют по-честному.

– У нас в салоне иногда проходят встречи с издателями, – сказал Григорий. – Могу познакомить, если интересно.

– Было бы, – оживился Волков. – Хотя, подозреваю, всё крутится вокруг денег и пиара.

– По-другому нигде не бывает, – ответил Григорий.

Возникла короткая, важная пауза: говорили уже не любезностями, а тонко торговались о будущем сотрудничестве.

– Вы давно знакомы с семьёй Петровых? – спросил профессор.

– Относительно, – ответил Григорий. – Родственников здесь не осталось, но хозяйка салона знала мою мать. Она и пристроила.

Волков кивнул:

– Женщина сильная. В девяностые, говорят, любую проблему решала за час.

– А вы хорошо её знаете? – осторожно уточнил Григорий.

Профессор задумался, потом сказал:

– Нет, только по публичным встречам. Иногда вижу дочь, Софью. Кажется, была на моём курсе, но редко появлялась. Умная, ленивая. Красивая – и слишком хорошо знает об этом.

Взглянул на Григория с осторожностью: не перегнул ли? Григорий улыбнулся:

– С дисциплиной туго. Редко задерживается где-то дольше получаса.

– Вот. Такая нынче молодёжь: максимум – за минимум усилий. Захотят – сделают всё.

– Не одиноко среди таких? – спросил Григорий.

– Бывает. Хочется разговора без скрытых смыслов и манипуляций. Здесь уже никому не интересно быть человеком: либо карьеру строят, либо маски примеряют.

– Сами говорили: свобода – главное, – поддел Григорий.

– Свобода – да. Но иногда хочется понимания без слов.

Разговор иссяк. Григорий заказал второй кофе; Волков достал сигареты:

– Выйдем? Редко позволяю себе эту слабость, но сегодня хочется.

На крыльце мартовский ветер гнал клочья тумана; на ступенях двое студентов спорили, кто громче сдаст зачёт. Никто не мешал говорить по душам. Волков курил жадно, с той страстью, что бывает после длинного воздержания.

– Семья есть? – спросил Григорий.

Профессор запнулся, потер безымянный палец:

– Жена преподаёт на филологическом факультете. Двадцать лет вместе, а я до сих пор снимаю кольцо, выходя из дома. Привычка ещё с аспирантуры. Знает. Делает вид, что не замечает.

Докурил, затушил окурок об урну, посмотрел пристально:

– Кажется, мы с вами одинаковые. Только вы моложе, и у вас всё впереди.

– А у вас – опыт и связи, – ответил Григорий.

– Не такие уж и связи, – усмехнулся Волков. – В этом городе у каждого свои демоны. Кто-то пьёт, кто-то крадёт, кто-то спит со студентками.

Фраза прозвучала как тест – поверят, осудят или промолчат. Григорий пожал плечами:

– Главное, чтобы никто не был жертвой. Остальное – дело вкуса.

Профессор кивнул, удовлетворённо:

– С вами интересно. Если будет желание – встретимся ещё. Можем обсудить ваши корпоративные проекты, если понадобится научная поддержка.

– С удовольствием, – ответил Григорий. – Редко встретишь человека, говорящего не только о погоде.

– Мы, люди интеллекта, общий язык найдём, – сказал Волков.

Вернулись в зал. Волков складывал бумаги в портфель; Григорий отмечал аккуратность, будто из страха потерять хоть одну букву.

– Не сочтите вмешательством, – сказал Григорий, – но, кажется, слишком много требуете от себя.

– Правда, – кивнул Волков. – Иначе быстро скатишься к посредственности.

– Важно не стать тем, кем хотят видеть, – заметил Григорий, – а быть собой. Даже если это не всем нравится.

Профессор посмотрел внимательнее, словно только сейчас разглядел собеседника:

– Правы. Надо чаще встречаться. Может, не стану совсем одиноким монстром.

Попрощались: у Волкова – семинар, у Григория – дела.

Григорий вышел из «Пушкина» с приятной усталостью: встреча удалась. Теперь ясно – при необходимости к этому человеку найдётся подход. Похоже, и сам Волков уже подсознательно записал его в «своих».

На улице пахло свежей выпечкой и мёрзлым воздухом. В небе кружили вороны; в этом было что-то правильное: город не менялся, но каждый раз показывал новое лицо. Григорий шёл по тротуару, перебирая детали разговора, и мысленно расставлял на шахматной доске города новые фигуры. Всё шло по плану.

Квартира Веры выглядела так, будто её собирали наспех из остатков чужой жизни и находок с городских распродаж. В одной комнате – плотная коллекция глянца вперемешку с копеечными сувенирами: в модных интерьерах это насмешка над провинцией, здесь – семейный альбом. В другой – фиолетовый диван, давно забывший форму, но идеально приспособленный к бесконечным разговорам и внезапным ночёвкам. На кухне царили два элемента: водка и беспорядок.

Григорий сел за стол, сдвинул в центр бутылку; Вера села напротив, поджав ногу, обхватила кружку чая. Между ними – пачка листков: записи, распечатки, схемы, по которым легко угадывались характеры людей, о которых говорили весь вечер.

– Давай, – сказала Вера. – Начнём с Полины. Уверен, что на Полину можно поставить?

– Уверен, – ответил Григорий. – Не предаст, даже если станет страшно. Держит не лояльность к «Петрову», а привычка выживать. Кто у власти – без разницы, пока не мешают работать.

– Не умеет врать, – заметила Вера. – Минус.

– И не нужно. Пусть делает своё. На людях – тише воды; при необходимости сработает на упреждение.

Вера кивнула:

– Ладно. Следующий – Волков. Какой прок?

– Комплекс неполноценности, – сказал Григорий. – Всю жизнь доказывает, что лучше других, а на деле готов служить хоть чёрту за обещание признания. Прижмёшь или унизишь – сдаст кого угодно.

– А жена? – уточнила Вера. – Есть сведения: связана с деканом, вместе ведут литературные вечера. Всплывёт история про Софью – ударит и по Волкову.

– Используем, – сказал Григорий. – Но аккуратно: перебор – и отказ. Сначала на крючок, потом – давление.

Вера закурила; дым пополз по комнате, прикрывая неловкость последнего вопроса:

– Уверен, что пойдёшь до конца? Это не шутка: сорвётся – дороги в город не будет.

– Возвращаться не собираюсь, – сказал Григорий.

– А если получится?

– Уеду с теми, кто нужен.

Вера задержала взгляд, будто пыталась выудить хоть какую-то эмоцию:

– Полина в курсе?

– Нет, – честно сказал Григорий. – Когда всё закончится, выживет. Это главное.

Вера кивнула, медленно выдохнула:

– Иногда думаю: будь мы честнее с собой – и город стал бы другим. Потом понимаю: порода не та.

– Это везде так, – сказал Григорий.

Обсудили детали: когда стартовать, кого брать в союзники, где организовать точку входа. Всё – как в шахматной партии: ни лишних фигур, ни спонтанных ходов. Каждый шаг просчитан, на каждый «если» – ответ.

Когда бутылка уполовинилась, Вера сказала: