– Это тот, что в барокамере побывал, хвастался, что живой остался? Как же, помню его. Так он на следующее утро умер, и его товарищ, о ком он рассказывал, днем позже скончался. А что?

– Его однополчане в этом блоке погибли, лаборатория не лучше, чем у врача Мергеле. Человека кладут в холодную ванну и наблюдают, пока он помрет. В коридоре на стене висят плакаты, разные графики на них нарисованы, фотографии наклеены. Если температура в ванне пять градусов, человек проживет двадцать минут, если ноль – десять. Так им, извергам, мало издеваться над узниками, погружая их в холодную воду, с головой в кипяток кладут, такой же график видел. Вот дождемся наших войск, первое, что сделаю, лично всех врачей с надзирателями утоплю в этой ванне, как котят.

– Таким же станешь фашистом, – хмыкнул Иван.

– А что расстрелять немцев гуманнее? Нет, Вань, им надо самим испытать ту боль, что испытали мы, узники. Гружу трупы, на моем лице мышца не дрогнет, отвращения нет, как будто, так и надо, это моя работа, о которой мечтал в детстве. Если раньше не мог заснуть, то сейчас пять минут и сплю как убитый. Появилась надежда, бюргеры возьмут нас в батраки, останемся людьми.

– Боюсь, меня не отпустит врач, на моей груди «нарисует» вторую маршальскую звезду, покажется ему мало. А он обещал это сделать. В запасе еще осталась спина, там хоть трактор колесник «рисуй». Подумать страшно, что ему взбредет в его дурную голову в следующий мой приход. Представляю, приходит с работы домой и своим детям рассказывает, как на теле человека скальпелем рисует картины. Дети просят любимого папу рассказать еще что-нибудь смешное. Немцам, чтоб приблизиться к русскому человеку, я сужу по моральным качествам – им еще до нас расти и расти, пройдет не одно столетие. Нам в школе учителя читали Достоевского и Пушкина, а им что читали, если нас, пленных солдат, за людей не считают, мы для них скот.

– А что римляне были лучше немцев, еще две тысячи лет назад устраивали гладиаторские бои, звери рвали людей на куски. В Европе все, что связано с культурой, с ног на голову поставлено, я в этом убедился, живя среди них. Вот война закончится, уеду жить в Сибирь, к тебе на родину, подальше от этих народов, во Львов не вернусь. Европейцы еще долго будут лазить по деревьям обезьянками, так говорит мой напарник, он историк, вон тот с интеллигентным лицом, – кивнув на узника на соседних нарах. – Преподавал в университете, он из московского ополчения. Утверждает, немцы завидуют русским, что мы чистая нация, назвав нас арийцами. Рассказывал, что фашисты присвоили славянскую свастику неспроста, хотят на себя перетянуть одеяло возникновения цивилизации на земле, стать избранной нацией. Вот и войной пошли на Россию. А уничтожение ими евреев с коммунистами – это только предлог оправдаться перед миром, якобы так они его спасают от большевизма.

Прошло два месяца как Иван с Остапом ждали от надзирательницы положительного ответа, боясь, что не доживут до этого счастливого дня. А если доживут, то их внешний вид не устроит нанимателя, кому нужны дохлые работники, выбор большой, пленных солдат в лагерь везут тысячами.

Иван, как идти к врачу Мергелю на так называемую операцию, все время размышлял над его словами: он удостоен высокой чести стать участником научного эксперимента. В будущем опыты над его телом помогут людям справиться с разными болезнями. А Мергель – ученый человек, знает, о чем говорит, не может такого быть, что ему нравится издеваться над людьми, для этого есть подопытные крысы. Вторая вырезанная звезда на груди и ленточки на спине от шеи до поясницы плод его художеств. Знать бы, что еще ему взбредет в его «творческой» голове, только богу известно, главное, пока не трогает лицо, наверно, оставил напоследок. Снимет скальп, как это проделывали бледнолицые американцы с непокорными индейцами. Его молодое тело превратилось в сплошное красное пятно. Опять же, какое оно молодое, если что по возрасту, а так девяностолетний старик выглядит на вид свежее, если подойдет это слово к такому предложению.

На очередной утренней поверке надзиратель зачитал два номера с разницей в одну цифру. Иван, услышав свой номер, подумал: вот и все, конец мучений. Их с Остапом утопят в ванне с холодной водой или отведут перед смертью «помыться» в душевое помещение. А оттуда еще никто живым не возвращался. Душевую эсэсовцы забивали заключенными под завязку и пускали удушающий газ. Фашисты наблюдали в смотровое окно, как люди захлебываются своими же рвотными массами, получая от этого зрелища удовольствие, улыбались, шутили. Остап каждый день на своей тележке увозит из душевой несколько сот трупов в крематорий, и видит всю эту ужасную картину своими глазами. Стало быть, пришла их очередь, итак прожили в лагере полгода, не каждому узнику удается выжить, счастливчиков единицы. Страха нет, даже чувствуется облегчение на душе. Вот интересно жена родила ему сына, – и вслух непроизвольно стал считать месяцы, – июнь, июль, август.

Остап, видя, что Иван нервничает, ткнул его в бок локтем и шепотом проговорил:

– Успокойся. Надзирательница с сестрой договорилась на счет нас, поживем еще малость.

– Названные заключенные ко мне, – приказал надзиратель.

Иван с Остапом почти подбежали к нему.

– Срочно марш в комендатуру.

Из барака вылетели пулей. По дороге в комендатуру Остап все время повторял:

– Вань, лишь бы мы понравились фрау. Я уж разуверился, думал, обманула землячка, фашисты любят поиздеваться. Вот увидишь, мы ей понравимся, а Вань?

Иван молчал, не хотел спугнуть счастье, ведь ранее высказанные слова могут принести неудачу, так говорила его жена. В этом случае последую ее совету.

На входе в комендатуру часовой без проверки пропустил их во внутрь. Остап, увидев знакомую надзирательницу, почти к ней подлетел, снял с головы кепку. Рядом с ней стояла крупная женщина, в руках держала хлыст для подгонки лошади. Иван последовал примеру друга. Надзирательница на польском языке сразу же сказала:

– Это ваша новая хозяйка, фрау Марта. Одно ее недовольство вами и вы будете снова отправлены в лагерь. Надеюсь, вы меня не подведете, – говорила высокомерно.

– Следуйте за мной, – грубым голосом приказала фрау Марта, говоря на ломанном польском языке.

У входа в комендатуру на привязи стояла упитанная лошадь, запряженная в