Помощник «врача» из шприца брызнул в потолок раствором и поставил в руку «больному» укол, даже не обработав спиртом место для инъекции. После укола у Ивана жаром обкатило тело, и он обмяк. Врач что-то сказал помощнику. Тот подошел к столу и в журнале стал писать. Они что-то серьезно обсуждали, Иван слушал, а в голову пришли такие мысли: неужели человек привыкает к боли, или «обезболивающий» укол так на него подействовал, рана горит огнем, а мозг терпит боль, интересный организм у человека. И надо полагать у каждой нации мозг по своей структуре разный, а он, русский по крови до седьмого колена, достойно терпит боль. Врач по крови немец, интересно, а он сможет выдержать боль? Опять же кто из нормальных людей захочет делать ему «операцию», резать по живому без наркоза. Главное, для какой цели, слов не найти. Куда они пошли, оставляют одного умирать, – видя, как оба врача вышли из кабинета, закрыв за собой дверь.

Тем временем Остап и с ним трое заключенных, погрузив на тележку трупы людей, в сопровождении эсэсовца везли их по аккуратно выложенной камнями дороге. Немец, указывая путь рукой, все время их подгонял словом «шнеля». В воздухе чувствовался запах жженного мяса. Остап подумал, что сжигают подохших собак, не трупы же людей, для этого есть кладбище. Увидев около одноэтажного здания груды трупов, холодный пот в секунды пропитал его робу. Эсэсовец приказал трупы сгрузить в дальнюю кучу, показав на нее рукой, не проявив на лице никаких эмоций. Над зданием из широкой кирпичной трубы пароходом клубился черный дым, подхватывая ветром, гнал его на город, виднелись крыши домов. Первый рабочий день Остап провел с доставкой трупов из бараков в крематорий. Вернулся в блок ровно к ужину, разносчики пищи только что принесли пайку хлеба. Идя проходом, заметил, как друг сидит на нарах и качает телом как маятник. Подойдя, мягким голосом его спросил:

– Вань, ты чего, – сел с ним рядом, хотел его обнять.

– Осторожно, – сквозь зубы проговорил он ему. – Сказали, подживет, вторую вырежут. А так терпеть можно, связали руки, ноги, не пошевелиться, головой кручу, а достать ей до его руки не могу. Укол жгучий, будто кипятком тело облили, лежу, горю огнем, рану присыпали порошком, коркой подернулась.

Бредит, подумал Остап, потрогал у него лоб:

– Тебя просквозило, приляг, – не догадываясь, что над другом проводили эксперимент.

Врача по фамилии Мергеле узники концлагеря Дахау боялись, как огня. В своей лаборатории проводил опыты над заключенными, применяя физическое насилие, умертвил тысячи людей. Исследовал психические и физические свойства организма человека. Пересаживал органы, заставлял сестер рожать детей от родных братьев. Проводил операции по смене пола. Но обо всех зверствах «врача» Иван с Остапом узнают позже. Остапу не терпелось рассказать другу о первом рабочем дне.

– Вань, я сегодня видел такое, – глотая слова, – отойти не могу, побывал в крематории, он там за бараками, со стороны посмотришь кочегарка кочегаркой. Трупы гуртом лежат, нет чтобы в землю их закопать. Без противогаза не подойти, – говорил, эмоционально трогая свой нос, – трупный запах лепешкой прилип, – обнюхивая свой рукав.

К ним подошел заключенный, сел на нары напротив и сразу заговорил, как будто со знакомыми людьми:

– Местные бюргеры нас, узников, берут к себе на работы. В основном берут женщин: коров доят, ухаживают за разной живностью, прополка огорода. Поселок Дахау та же деревня. Вдов много, а у кого мужья на фронте, есть шанс нам выжить. Бежать домой через всю Германию, тут как повезет, но я бы не советовал, кругом немцы, сразу сдадут в гестапо. Сегодня группой водили в специальный блок, закрыли в барокамеру, среди нас был летчик, так он нам представился. Всем на головы надели летные шлемы. Из барокамеры выкачали воздух, я пришел в себя, когда трупы выносили. Живыми двое остались. Вон того видите глаза навыкате, – показав рукой на узника на соседних нарах, – полдня сидит столбом, как бы умом не тронулся. В голове сосуды лопаются, давление не выдерживают. Повезло нам с ним, а вот сослуживцам нет, мы из одного полка, с июля воевали и в окружении побывали, контужены, а тут в лагере так глупо погибли. Их увели в соседний блок – и резко замолчал, уставившись глазами в пол.

Иван с Остапом тоже молчали, ожидая, что он хочет рассказать. Время с рассказом затянулось, Остап рукой ткнул его в плечо.

– Так о чем я говорил, – задал он сразу вопрос, очнувшись, видно, нахождение в барокамере дает о себе знать.

– Хотел рассказать, как твои товарищи глупо погибли, как будто смерть бывает неглупой. Смерть она и есть смерть, – порассуждал Остап над его словами.

– В ванне замерзли, – отрезал он, встал и пошел к выходу из барака. Не доходя до двери, остановился, несколько минут постоял, развернулся, подошел к своим нарам, сел и уставился в пол.

Остап, наблюдая за ним, подумал: а говорил, что он один вышел из барокамеры со здравым умом, берут сомнения.

– Вань, поспи, сон человека лечит.

Иван тяжело стал говорить:

– Врач на моей груди звезду вырезал, провожая, посмеялся, через две недели вторую нарисует, переводчик у него тоже с юмором, говорит, в музей меня отправят на выставку. Художником себя сволочь считает. Режет скальпелем, как кистью водит, рука не дрогнет, видать, я у него не первый.

Остап передернул плечами:

– Жуть! Как ты выдержал, я шприц увижу – мурашки по телу, а тут нож.

Жена спасла, когда немец вел меня в барак, подгонял автоматом, ребра болят, думал, зачем мучиться, наложу на себя руки. Брошусь на проволоку, она под током, если врезать фашисту по морде, опять же не сразу убьет, пытками замучает. Хорошая смерть у Богатырева, завидую я ему, снарядом накрыло, сейчас в раю, бог погибших солдат к себе забирает.

– Ты эту дурь выкинь из головы, самоубийство грех большой. Вот тогда точно с Богатыревым не встретишься, в ад с немцами попадешь, они все там с чертями на сковородке пляшут.

– Ты что не слышишь, жена спасла, перед глазами